– Что это за шуточки? – громыхала она. – Кончаешь без моего разрешения? Вот еще новости!
Она нацелилась красным хлыстом на его лицо. Он вовремя наклонил голову и избежал удара. Прийти вечером в театр с кровавым рубцом от лба до подбородка было бы все же чересчур смело. Несмотря на свое удрученное настроение, он ясно отдавал себе в этом отчет.
– Довольно! – сказал он коротко. И, отворачиваясь, добавил: – На сегодня довольно!
Она поняла, что теперь он не шутит. Не отвечая, со вздохом облегчения, она посмотрела, как он облачается в спальный халат на толстой подкладке, шелковый, красный, дырявый, и как он ложится на кушетку.
Кушетка, на ночь превращаемая в постель, была днем покрыта пледом и пестрыми подушками. Рядом с ней стоял круглый низенький курительный столик и на нем лампа.
– Выключи этот яркий свет! – напевно, страдальчески попросил Хендрик. – И поди ко мне, Джульетта!
Она шла к нему по розовой полутьме. Когда она остановилась подле него, он тихо вздохнул:
– Как хорошо!
– Ты получил удовольствие? – спросила она его довольно сухо. Зажгла себе сигарету, протянула ему зажигалку. Он пользовался длинным вульгарным мундштуком – подарком Рахели Моренвиц.
– Я измучен, – сказал он. И на его бледных губах изобразилась добродушная, всепонимающая улыбка.
– Это хорошо, – сказала она, наклонясь над ним.
Он положил широкие, бледные, поросшие рыжими волосками руки на ее благородные, блистающие черным шелком колени. Мечтательно он сказал:
– Как отвратительно выглядят мои вульгарные руки на твоих великолепных ногах, возлюбленная!
– А у тебя все уродливо, поросеночек, – голова, ноги, руки, ну все! – уверяла она его с ворчливой нежностью. Она растянулась рядом с ним. Серый меховой жакетик она сняла. Под ним она носила короткую, похожую на рубашку блузку из очень блестящего, в красную и черную клетку шелка.
– Я тебя всегда буду любить, – сказал он устало. – Ты сильная. Ты чистая. – При этом он смотрел из-под опущенных век на твердые и острые груди, отчетливо обрисованные тонким шелком.
– Ах, это ты просто так говоришь, – сказала она серьезно и чуть презрительно. – Все-то ты выдумал. У некоторых так бывает – обязательно надо вообразить такое. Иначе им не по себе.
Он провел пальцами по ее высоким мягким сапожкам.
– Но я же знаю, что я тебя всегда буду любить, – прошептал он, теперь уже с закрытыми глазами. – Мне никогда не найти такой женщины, как ты. Ты – царица моей жизни, принцесса Тебаб.
Она недоверчиво покачала темным серьезным лицом над его белым, усталым.
– А ведь ты мне даже не разрешаешь ходить в театр, когда ты играешь, – сказала она недовольно.
Он выдохнул:
– Тем не менее я играю только для тебя – только для тебя, моя Джульетта. У тебя я набираюсь силы.
– Но больше я этого не потерплю! – твердила она упрямо. – Я все равно пойду в театр, позволишь ты мне или нет. На днях как-нибудь усядусь в партере и расхохочусь, когда ты выйдешь на сцену, обезьяна ты моя.
Он сказал запальчиво:
– Брось шутить!
Он испуганно раскрыл глаза, приподнялся. Но вид Черной Венеры, казалось, опять его успокоил, он заулыбался, стал декламировать:
– Viens-tu du ciel profond ou sors-tu de l’abîme – о Beauté?[3]
– Что это еще за чушь? – перебила она.
– Это вот из той прекрасной книги, – объяснил он, показывая на французский томик в желтом переплете, лежавший рядом с лампой на курительном столике – это были «Les Fleurs du Mal»[4] Бодлера.
– Не понимаю я ничего, – сказала Джульетта досадливо. Он, однако, не дал себя сбить, он продолжал:
– И чего это ты так завираешься, – и она дотронулась темным узким пальцем до его рта.
Но он продолжал все так же меланхолически-напевно:
– Ты мне никогда не рассказываешь о своей прежней жизни, принцесса Тебаб. Там, у себя.
– А я ничего не помню, – отрезала она.
Потом она поцеловала его – может быть, для того, чтобы прекратить бестактные и поэтические расспросы. Ее раскрытый звериный рот с темными, потрескавшимися губами и кровавым языком медленно приблизился к его алчным бледным устам.
Как только она оторвала свое лицо от его лица, он заговорил снова:
– Не знаю, поняла ли ты меня, когда я сказал, что играю только для тебя и только благодаря тебе?
Покуда он говорил так, нежно и мечтательно, она проводила опытными пальцами по его редким шелковым волосам, которым лампа придавала золотистый блеск. Она перебирала его тонкие волосы не ласково, но серьезно и деловито, словно собиралась его стричь.
5
Ты ступаешь по трупам, Красота, ты смеешься над ними, Ужас – не последнее из твоих украшений, И убийство – один из драгоценнейших твоих брелоков – Влюбленно танцует на гордом твоем животе. (