Мы взбираемся по щебню. Над нами кипит битва за господство в воздухе. Освященные выставили против нас два осквернённых «Громовых ястреба». Оба они красные от засохшей крови, а формы искажены струпьями. Они ограничены в маневре своими размерами, и могут использовать лишь широкие просветы между зданиями. С небес на наши войска обрушивается огненный дождь. Один шквал проходит по нам, пока мы находимся на открытой местности. Мы ныряем в укрытие из обломков камней, спасаясь от сильного взрыва. В горе мусора появляется кратер, взрыв уничтожает также и брата Баеруса. Оставшиеся в живых ползут к другой стороне обрушенной башни, в каньон улиц. Метрах в ста перед нами находится группа из примерно двадцати Освященных. Они ждут, когда «Громовой ястреб» сделает еще заход на нас, он всё ещё слишком высоко, чтобы мы могли его достать.
Навстречу ему устремляется «Штормовой коготь» «Величие войны». Наша машина меньше, более юркая, «Величие» маневрирует между шпилями в паре улиц от нас, обстреливая «Громового ястреба» снизу из сдвоенных лазерных пушек. Разгневанный пилот «Громового ястреба» бросает свою машину вслед за «Величием» в самую чащу башен. «Величие» закладывает вираж вправо, в сторону громадного жилого блока, корпус здания кажется приземистым, хотя оно выше окружающих его башен. Две машины несутся как кометы. В последнюю секунду двигатели с управляемым вектором тяги, установленные на «Величии» поворачиваются, их сопла внезапно нацеливаются вперед по диагонали. Мгновение спустя штурмовик уносится вертикально вверх.
Машине Освященных такой трюк не по силам. Она врезается в здание, алхимия войны превращает её в гром и пламя. Горящие обломки вперемешку с телами падают вниз на улицу. Теперь наступает очередь «Величия войны» пройтись над улицей на бреющем полете. Она летит низко, установленные по бокам тяжелые болтеры разрывают Освященных на куски.
Мы не останавливаемся. Мы бьёмся с врагом беспрерывно. Даже если придется обратить всю планету в пепел, мы не остановимся, пока не уничтожим врага полностью.
Мы сражаемся насмерть, загоняя самих себя в пасть судьбы. И я знаю, почему мы сражаемся. Предатели должны быть уничтожены. Нет никаких сомнений или вопросов касательно этой цели. Но вот чего хотят от Паллевона Освященные? Почему они с такой свирепостью пытаются остановить нас? Я чувствую ужасную иронию, притаившуюся в центре этой войны.
Пусть будет так. Передо мной теперь долг, заклятые враги, битва. И «красная жажда». Мои братья думают, что я сделан из куска льда. Возможно, могильный холод и заменил мне душу. Между тем, они ошибаются, считая, что «изъян» был вычищен из моей сущности. Я чувствую его. Я знаю, что такое «жажда». Мне ведома опустошающая бездна «чёрной ярости». Они не оставили меня.
Но есть и кое-что ещё, не правда ли? За «жаждой», за «чёрной яростью», не голод ли это, который ещё темнее, древнее, больше. Тот, что поглощает всех остальных, может он приберег меня для себя. Не он ли это?
Нет. Я отвергаю его. Я отказываю ему. Я устремляюсь в яростные объятья битвы, насыщая свою ненависть кровью врагов. Я ликую, посреди выпущенного на волю холокоста варпа, холокоста, который есть не что иное, как проявление моей воли сокрушающей плоть.
Противник предается актам бессмысленного богохульства. Силы Освященных занимают позиции в соборе, нависающим над площадью, которая когда-то была огромной относительно храма, но впоследствии была застроена комплексами Министорума. Храм является реликвией, он уже был древним, когда история Паллевона остановилась. Он явно из времён ранних вероисповеданий человечества. Ему следует воздавать почести. Это — завещание, выражение веры, которое само по себе стало святым. Его осквернение — это непоправимая трагедия. Предатели появляются на паперти, посылая нам в качестве приветствия шквал масс-реактивных снарядов. Мой отряд прижат огнем. Фраг гранаты падают в середину нашего построения. Брат Мерихем получает прямое попадание, шрапнель разносит его мозг. На доли секунды мы выбиты из сражения.
Я надеюсь, что враги успели насладиться этим мгновением. Потому что для них оно будет последним.
Всё, что происходит дальше, занимает времени не более, чем предсмертный вопль. Я глубоко погружаюсь в варп. Я становлюсь проводником бесконечного уничтожения. Вокруг меня образуется водоворот. Воздух темнеет. Стержни моего психокапюшона окрашиваются в сверкающий багровый цвет. Реальность в моих руках обращается в ничто. Игрушка для моего гнева, годная только для того, чтобы быть сокрушенной. И я наношу удар. Я выпускаю энергии. Моя злость — это тотальный, финальный приговор. Паперть накрывает молниевый разряд эмпирей. Реальность захвачена моей волей и разрушается. Земля кричит, пожираемая фиолетовым огнем. С грохотом лавины собор обрушивается на головы осквернителей, принимая мученическую смерть в последнем акте преданности. Происходит грандиозная, ярчайшая вспышка энергии. Цвет не принадлежит известному спектру. Это цвет гнева, боли, вечной энтропии и ужасного, всепоглощающего голода.
Свет гаснет с электрическим треском. Зияющая рана в ткани реальности затягивается, но не бесследно. В агонизирующих руинах перед нами слишком много пустот. Материя была уничтожена, со стороны кажется, что само её существование стерли из бытия, как из прошлого, так и из будущего. Щебень перекручен. Камень искривлен, словно искаженные мускулы. Его неслышный в обычном мире вопль будет длиться вечно. Кровь, настолько тёмная, что выглядит чёрной, разливается по развалинам. Она будет течь теперь всегда.
Именно так я и работаю.
В этом вся моя суть.
Я чувствую направленный на меня взгляд Квирина.
Баал Секундус. Крепость-монастырь Кровавых Ангелов.
Калистарий первым поздравил Квирина, когда тот вышел из Реклюзиама. Чёрная броня вышла из чёрного камня, тень из тени. Черепообразный шлем кивнул Калистарию: «Брат библиарий».
Калистарий поклонился: «Реклюзиарх». Он был первым за пределами башни, кто обратился с этим титулом к Квирину.
Квирин поначалу не ответил. Он стоял недвижимо, и Калистарий чувствовал, что взор старого друга устремлен на какие-то внутренние горизонты. Наконец реклюзиарх проговорил: «Велика честь, но велик и груз». Пауза. «Мне интересно, правда ли мы достойны того, что получаем?»
«Мы все недостойны благодати нашего примарха и его Великого Отца, — ответил Калистарий, — мы все с изъяном. Наш долг признать это, стремиться к невозможному, и принять роли, которые судьба и орден приготовили для нас в бесконечном крестовом походе».
Квирин рассмеялся. Это был хороший звук, смех воина, обретшего правду в собственной жизни: «Хорошо сказано, брат. Говоришь прямо как экклезиарх. Временами я думаю, что тебе стоило пойти со мной этим путем, а не дорогой библиария».
«Нет, — качает головой Калистарий, — я на своем месте. Не принимай мою констатацию факта за философию. Наши титулы это не просто повод для гордости. Они говорят, кто мы есть. «Реклюзиарх» — это не обращение. Это твоя суть».
— Властелин Смерти, — говорит Квирин. Его голос из шлема звучит как плоский электронный напильник. Эмоций нет. Правда, слышится ужас. И его теологическое отвращение тоже на месте.
— Так меня нарекли, и я действую соответственно, — парирую я. Я не оглядываюсь на него, пока иду в сторону руин. Моё внимание приковано к более важной вещи. За тем местом, где стоял собор, башен больше не было. Там пространство, достаточное, чтобы увидеть низкое небо Паллевона. Облаков нет. Свет тусклый, древний алый, угасающий на мгновение, затем снова набирающий силу, по мере возвращения солнца. Холодная, безмятежная красота небес разрезана черным силуэтом. Узкий, заостренный, для невооруженного глаза это просто чуть более глубокая тьма. И я знаю, с ледяной уверенностью, что это на самом деле.