Всё случилось восемь лет назад. Ирке тогда было четыре. Автомобиль, на котором Ирка и её родители возвращались с дачи, выкинуло на встречную полосу под рейсовый автобус. Отец и мать Ирки, ехавшие на передних сиденьях, погибли. Ирка же с травмой позвоночника и двумя длинными, почти параллельными шрамами от двух кусков железа, рассёкших спину, начиная от левого плеча, оказалась в инвалидной коляске. Ирке ещё повезло, что у неё была энергичная и довольно молодая бабушка. Хотя в этом случае о везении лучше было вообще не заикаться. За такие рассуждения можно было схлопотать в глаз миниатюрными ножницами.
В кухне грохотал «Нотр-Дам». Бабушка Аня – она же Бабаня – восседала на высокой табуретке у микроволновки. Дожидаясь, пока разогреется цыплёнок с картошкой-фри из магазина «Готовая еда», Бабаня слушала партию горбуна и дирижировала разделочным ножом. Правильных бабушек нынче осталось мало. Они вымерли, как мамонты. Тому, кто считает, что бабушки пятидесяти лет должны ходить в платочках и весь день колдовать у плиты, пора сдать своё воображение на свалку.
Бабаня с удивлением уставилась на Мефодия. Слушая «Нотр-Дам», она пропустила момент, когда он пришёл.
– Привет, Меф! Я рада тебя видеть! – сказала она.
От её головы оторвалось и распространилось по комнате слабо-жёлтое свечение с некоторыми зелёными вкраплениями. «Не то чтобы, конечно, совсем в восторге, но рада!» – не задумываясь, как он это делает, расшифровал Мефодий. Он дождался, пока свечение перестанет быть частью Бабани и распространится по комнате, затем втянул его и ощутил, что стал сильнее. Может, на какую-то миллионную часть от того, что было прежде, но всё же… И опять это случилось инстинктивно, без вмешательства разума. Просто Мефодий понял, что всё так и есть, а как он это делает и зачем – осталось за кадром. Когда мы дышим, мы не задумываемся о том, что дышим. Мы дышми даже во сне. Мы дышали бы, даже не зная, что существует дыхание. Так и Мефодий не подозревал, что вбирает энергии чужих эмоций.
– Меф, иди сюда, мой лохматик! Я тебя обниму! – проговорила Бабаня.
– Запросто! Только ножик положите! – сказал Мефодий. Бабаню он любил.
Бабаня не без интереса посмотрела на нож в своей руке. Кажется, она уже успела забыть, что держит его, хотя совсем недавно вскрывала им упаковку. Волосы Бабани чем-то смахивали на волосы Медузии, хотя с Медузией она была не в родстве, да и вообще встречаться им не приходилось.
– Говорят, весной у многих психов случаются рецидивы. По улицам начинают бродить табуны маньяков, – задумчиво произнесла она.
– Бабань, уже почти май. А крыша едет в марте, – сказала Ирка.
– А вот и не говори. Это у тебя в марте, а у меня она едет каждый день. Особенно, когда все кидаются на явно неудачное платье, а самое удачное висит в сторонке и мечтает о моли, – произнесла Бабаня.
У неё было маленькое ателье в полуподвале, которое она любила называть «Дом мод имени меня». Кроме самой Бабани, в её «Доме мод имени меня» работали ещё две девчонки. Одна из них была страшная болтушка, а вторая всё время болела, причём как-то так хитро, что её никогда не оказывалось по домашнему телефону. Она всегда «вышла к доктору и ещё не вернулась». «Я больше люблю вторую. От неё уши не болят», – говорила Бабаня.
– Бабань, Меф хочет есть! – сказал Ирка.
– Запросто, – согласилась Бабаня. – Где холодильник – знаете. С микроволновкой тоже разберётесь. А я пошла. К завтрашнему утру мне велено сообразить такое платье, в котором следовательша, в третий раз выходящая замуж, выглядела бы наивной, как регентша церковного хора.
– Ага, Бабань, хорошо! Мы разберёмся! – сказала Ирка.
Она лучше Мефодия знала, что Бабаня не особенно любит готовить. Зато целыми тележками скупает в супермаркетах йогурты, колбасу, апельсины, заморозку в пакетах и готовые обеды. Для Мефодия же многое было в диковинку. Например, где это видано, чтобы верхний из отсеков морозильника был почти до половины забит мороженым, и Бабаня даже не пыталась сосчитать, сколько там порций. Жадненький Эдя со своей привычкой расчерчивать карандашиком туалетную бумагу выпал бы в осадок, если бы узнал об этом.
Бабаня, напевая, ушла, а Мефодий и Ирка остались на кухне. Ничего разогревать они не стали. Ограничились тем, что извлекли из холодильника побольше мороженого и большую палку колбасы. Колбасу Мефодий профессионально постругал ножом – нахватался у Эдьки, который начинал поваром, – а потом стал есть мороженое, орудуя вместо ложки кружком копчёной колбасы. Так ему казалось вкуснее.
– У тебя классная бабушка, – сказал Мефодий с набитым ртом.
– Вся в меня, – согласилась Ирка. – Только она терпеть не может, когда её называют бабушкой. Ко мне тут училка новая пришла по русскому – они же ко мне домой ходят, ты знаешь – и говорит ей: «Здравствуйте, бабушка!» А Бабаня рассердилась: «Это вы, – говорит, – бабушка, а я человек!»
– И то верно. Родители тоже люди. Что, они виноваты, что ли, что они родители? – согласился Мефодий.
Он вдруг вспомнил, как и при каких обстоятельствах познакомился два года назад с Иркой. С одним своим приятелем – уже бывшим – он пробегал мимо её подъезда в ту минуту, когда Ирка пыталась въехать на коляске на ступеньку перед подъездной дверью. Ирка, впервые выбравшаяся из дома без бабушки (потом ей за это влетело), соображала, как ей выйти из положения. Возможно, Мефодий вообще проскочил бы мимо, ничего не заметив, если бы не его приятель. Он стал ржать. Очень ему было смешно, что уродина на коляске никак не может попасть в подъезд – всё время скатывается обратно.
Мефодий долго и внимательно, точно сравнивая их, смотрел то на приятеля, то на Ирку, которая изо всех сил делала вид, что ничего не слышит, хотя щека и ухо у неё были уже пунцовыми, а потом очень быстро и точно ударил приятеля в подбородок. Это тоже был (включая нарезку колбасы) урок Эди Хаврона, который до неудач с матрёшками и будённовками года три прозанимался в секции бокса. «Бросай кулак без усилия, как камень. Сила удара в ноге и повороте корпуса», – учил он.