— Вы их, надеюсь, не взяли?
— Разумеется, взял. Я всегда получаю деньги от Крауземана в начале всякой политической кампании.
— Так значит… Скажите, вы нарочно вызвали меня сюда, чтобы объявить мне о вашем намерении работать в пользу…
Мирберг замахал рукой, словно отгоняя от лица докучливую муху.
— Да нет же, я выхожу из крауземановской организации. Так всегда делают перед уходом: берут, что можно, и начинают работать на другого. Об этом не тревожьтесь, это вполне законная процедура.
Ну, хорошо… а при чем тут я?
— Вот что… нам надо, чтобы вы поработали.
— В каком смысле?..
— В обыкновенном: что-нибудь делать руками или головой… Слушайте, Каридиус, кроме шуток, мне надо поговорить с вами. Дело в том, что деньги Канарелли подходят к концу. Уэстоверский банк в самом деле здорово обчистил нашего Джо. И он, конечно, бесится, что Литтенхэм прикарманил его денежки и пускает их в ход против его, Джо, кандидата… Кстати, я думаю, это излечит вас от угрызений совести по поводу трех тысяч, которые мы взяли у Крауземана и потратили на вашу выборную кампанию: мы только получили обратно одну каплю из целой бочки, которую украл у нас Литтенхэм.
— Чего же вы от меня хотите? Что я должен делать?
— Вот что. Как я уже сказал, деньги Джо на исходе. И для того, чтобы пройти в Сенат, вам надо… заполнить разницу между тем, что тратит мистер Литтенхэм, и тем, что может истратить Джо; заполнить… личным воздействием… обаянием… умением понравиться женщинам.
— Другими словами, вы хотите, чтобы я пошел и очаровал избирательный округ?
— Вот именно. Причем, заметьте, я приношу мои извинения. Мне весьма неприятно, что я оказался вынужденным сказать своему кандидату: «Ступайте, убедите людей голосовать за вас. Используйте свои личные качества и тащите их к урнам!» Это очень опасный способ приобретать голоса.
— Почему?
— Опасный с точки зрения создания хорошего правительства. Разве вы не знаете, что человек, обладающий личным обаянием, редко обладает чем-нибудь еще? Он просто нравится, как актер или как женщина, и больше ничего. Поэтому я и говорю: политические должности всегда должны покупаться и продаваться. Каждый поданный голос должен быть оплачен; совсем не дело, чтобы избиратель шел голосовать плененный сомнительными цветами красноречия. Раз у человека есть деньги на покупку голосов, значит, он достаточно ловок, чтобы обзавестись капиталом. Значит, он человек деловой, энергичный и достоин занять важный политический пост. А когда человеку приходится выступать и вымаливать себе голоса… когда ему нужно выставлять себя напоказ и произносить речи, это как-то унизительно… Так поступают у нас на Западе и на Юге… но — благодарение богу! — наши капиталисты до сих пор ограждали нас от подобного проституирования избирательной урны. И каковы результаты? Результаты таковы, что восточные штаты всегда посылали и посылают в Конгресс достойных людей, и мы легко удерживаем в своих руках политическую гегемонию в стране!
— Вы хотите, чтобы я произносил речи?
— Дело не в одних речах. Нужно найти что-нибудь конкретное. Найти какой-нибудь повод и поднять кампанию, которая могла бы привлечь общественность на нашу сторону. Обработайте средний класс, который обычно и не голосует, и не торгует своими голосами, приведите его к урнам. Другими словами, заполните избирательные урны бюллетенями досужих, сентиментальных и непродажных граждан в таком количестве, чтобы приспешники Литтенхэма не могли скупить столько голосов, сколько им нужно для вашего поражения.
Каридиус призадумался:
— Вряд ли я сумею сочинить речь, которая так сильно расшевелила бы публику.
— Речь — это пустяки. Канарелли наймет кого-нибудь, кто напишет ее за вас. Самое важное — придумать конкретный повод!
Мирберг погрузился в задумчивость. Он долго тер свои гладко выбритые щеки, ерошил курчавые волосы и, наконец, нажал кнопку звонка.
В дверях показался мальчик-рассыльный.
— Попроси ко мне Мелтовского. — Адвокат обернулся к Каридиусу: — Мелтовский совершенно непроницаем для каких бы то ни было сильных чувств. Поэтому он с большим беспристрастием, чем мы, может судить о том, что именно способно расшевелить американскую публику.
Когда в комнату вошел Мелтовский, Мирберг начал объяснять, какого рода зацепка требуется Каридиусу в его выборной кампании в Сенат; не успел он договорить, как Мелтовский протянул своим монотонным голосом:
— Подоходный налог!
— А… подоходный налог, — сосредоточенно кивнул Мирберг. — Да… Я и сам об этом подумал… — последнюю фразу Мирберг неизменно вставлял при всяком предложении Мелтовского. — Но чей подоходный налог — Литтенхэма или Лори?