Многочисленная родня вокруг нее всегда была занята тяжелым сельским трудом, порождавшим в ней немое чувство протеста. Она чувствовала себя созданной для чего-то гораздо большего, и именно эта невыразительность окружающего ее быта всегда тянула Джастину на сцену, где можно было во всю силу отведенного ей природой таланта выразить свое отношение к жизни.
Джастина всегда мечтала о глубокой страсти, озарившей бы ее жизнь, о такой любви, которая могла бы стать ее настоящей женской гордостью, о таких переживаниях, которые можно было встретить только в книгах.
У горизонта, вдоль спящего озера тумана, там и тут пробегала зыбь. Потом озеро как будто вдруг разверзлось; открылись трещины, от края до края начинался разлом, предвещавший окончательное распадение. Солнце, поднимавшееся все выше в ликующем сиянии своих лучей, вступало в победную борьбу с туманом. Огромное озеро, казалось, мало-помалу иссякало, воды его были незримо спущены. Пар, еще недавно такой густой, утончался, становился прозрачнее, окрашиваясь цветами радуги.
Весь его левый берег был нежно-голубым; медленно темнея, его голубизна принимала фиолетовый оттенок где-то над Ковент-Гарденом. Огромный квартал рядом с Тауэром отливал бледно-розовым, словно ткань телесного цвета; ближе к востоку, казалось, сверкали угли — камин пылал в золоте — а еще дальше, там, где заканчивался Сити, небо темнело кирпично-красными тонами, постепенно тускневшими, переходившими в синевато-серые оттенки бетона. Еще нельзя было разглядеть трепетно ускользавший от глаз город, подобный глубинному морскому дну, которое угадывается взором сквозь прозрачность воды, с его наводящими страх зарослями высоких трав, неведомыми ужасами и смутно виднеющимися чудовищами.
А воды все спадали. Они уже превратились в прозрачные раскинутые покровы, редеющие один за другим; образ Лондона рисовался все отчетливее, выступая из царства неопределенности.
Любить, любить… Почему же это слово столь сладостно вновь и вновь зазвучало в Джастине, пока она следила за таянием тумана? Разве она не любила своего мужа, которому была готова с удовольствием отдать многое в своей жизни? Однако в ней тут же пробудились щемящие мысли о той любви, о которой она действительно мечтала и какую испытала со Стэном. Ей хотелось бурного проявления страстей, которые она едва ли не каждый вечер изображала на сцене. Ей хотелось романтики и нежности, которые были так несочетаемы с суровым тевтонским характером Лиона.
Да, он был терпелив и терпим, сквозь пальцы взирая на ее увлечения и мечтания. Но ей, наверное, хотелось не этого. Джастина всегда мечтала о какой-то галльской пылкости, страстности, которые в ее представлении только и связывались со страстной любовью. «Боже, Стэн! Ну почему ты так рано ушел?..»
6
Джастина вновь собиралась взяться за пьесу, но тут медленно открылся Лондон. Воздух не шелохнулся: казалось, прозвучало заклинание. Последняя легкая завеса отделилась, поднялась, растаяла в воздухе, и город распростерся без единой тени под солнцем победителя. Опершись подбородком на арку, Джастина неподвижно наблюдала за этим могучим пробуждением.
Бесконечный, тесно застроенный город. Над почти незаметной вдали линией горизонта выступали нагромождения крыш. Чувствовалось, что поток домов катится вдаль — за возвышенностью уже незримые просторы. Это было открытое море со всей безбрежностью и таинственностью его волн. Лондон расстилался, необъятный, как небо.
В это сияющее утро город, ярко освещенный солнцем, был похож на серое полотно. В гигантской картине была простота — только два тона: бледная голубизна воздуха и мышиный отсвет стен. Разлив солнечных лучей придавал всем предметам ясную прелесть детства.
Свет был так чист, что можно было отчетливо разглядеть самые мелкие детали самых далеких домов. Многоизвилистый каменный хаос Лондона блестел как под слоем хрусталя — пейзаж, нарисованный в глубине настольной безделушки.
Но время от времени в этой сверкающей и неподвижной ясности проносилось дуновение ветра, и тогда линии улиц кое-где размягчались и дрожали, словно они были видны сквозь незримое пламя.
Под окнами особняков, у подъездов гостиниц уже начиналась настоящая дневная жизнь. Вдали, ближе к центру, виднелась темная громада гостиницы «Король Георг». Джастина даже немного наклонилась, чтобы рассмотреть кавалькаду правительственных лимузинов, которые направлялись к Букингемскому дворцу, очевидно отвозя на прием к королеве какого-то важного политического деятеля. Здесь, на Парк-Лейн, было полно таких жильцов. Многих из них Лион хорошо знал. Он даже называл их имена Джастине, но они ей ни о чем не говорили, а потом мгновенно выветривались из памяти.
Блиставшие галунами ливреи швейцаров в окрестных отелях выделялись под лучами утреннего солнца, словно маленькие островки золота. Джастина пыталась опять пробудить в себе любовь к этому бесконечному, громадному городу, который стал для нее местом, где когда-то исполнилась ее мечта стать актрисой. Однако, как ни странно, чувство глубокой привязанности не приходило. Она все чаще и чаще возвращалась мыслями в Америку, где она испытала необыкновенный душевный подъем и встретила Стэна… Или ощущала себя жительницей далеких австралийских равнин, которую лишь случайным дуновением судьбы занесло в этот центр цивилизации.
Среди не слишком многочисленных прохожих, сновавших под окнами особняка на Парк-Лейн, глаз Джастины автоматически отмечал строгие костюмы отправляющихся за покупками, однотипные черные пальто японских туристов, не спеша прогуливающихся с неизменными фотоаппаратами на шее, разноцветные ранцы щебечущих школьниц и быстро ускользавших от взгляда банковских служащих.
Подняв глаза, Джастина устремила взор вдаль, на крыши таких же невысоких особнячков в викторианском стиле и тонкие иглы небоскребов, возвышавшихся над деловой частью города.
Где-то там, распылившись по улицам, сновали толпы народа, автомобили превращались в песчинки; виднелся лишь гигантский остов города, казалось, пустого и безлюдного, живущего лишь глухим, пульсирующим в нем шумом.
На переднем плане слева сверкали покрытые черепицей крыши, медленно дымили трубы каминов, обогревавших дома в это прохладное утро. Где-то дальше, на другом берегу Темзы, голые вершины многолетних вязов казались уголком парка; ясно виднелись их обнаженные ветви, округленные вершины, в которых спустя несколько недель начнет пробиваться зелень.
Посредине ширилась и царствовала Темза в рамках своих серых набережных. То и дело мелькавшие дымы небольших пароходиков, очертания береговых грузоподъемных кранов, выстроенные хаотическими шпилями, придавали им сходство с морским портом. Взоры Джастины вновь и вновь возвращались к этому геометрическому хаосу, рядом с которым, незаметные за крышами домов, плыли барки. Она не в силах была отвести взгляд от этой тонкой ажурной полосы, прорезавшей город насквозь, словно серебрящийся на солнце галун. В это утро именно Темза привлекала взгляд Джастины. На мгновение ей даже захотелось покинуть свое мягкое удобное кресло у окна квартиры и пройтись вдоль берега, облаченного в серый камень. Вначале она представила себя стоящей рядом с мостом у Тауэра, затем идущей по набережной к следующему мосту, перекинутому через черную прохладу волн. В ее сознании эти мосты сближались, громоздились друг на друга, образуя причудливые многоэтажные строения, прорезанные арками всевозможных форм — воздушные сооружения, между которыми темнели куски речного покрова, все более далекие и узкие. Река текла между величаво возвышавшимися зданиями, построенными еще в незапамятные времена. Мосты словно превращались в нити, протянутые от одного берега к другому, и отливавшие золотом башни церкви Святого Георга на Хановер-сквер высились на горизонте, словно пограничные знаки, за которыми река, строения, голые деревья были лишь освещенной солнцем пылью.
Присмотревшись, Джастина увидела покатые крыши Сомерсет-хауса, в котором иногда бывал по делам Лион. Огромное пятно расположенного вдоль Темзы Сент-Джеймсского парка напомнило Джастине о том, как в теплые летние дни она любила ходить на озеро в его центральной части и кормить плавающих там пеликанов. Но это бывало не слишком часто, только тогда, когда Джастина испытывала приступ ностальгии по оставшейся где-то далеко родной Австралии.