Похоже, что этот момент наступил…
Марк почувствовал, что перед спектаклем нужно поднять Джастине настроение, и, словно угадывая ее мысли, произнес:
— Мне кажется, что все, что в Клайде есть лучшего, он воплощает в своей работе. Таким образом, для жизни ему остается только предрассудки и заблуждения. Из всех служителей музы, которых я прежде знал, только бездарные были обаятельными людьми. Талантливые обычно живут своим творчеством и поэтому сами по себе совсем неинтересны.
Джастина вскинула голову:
— Ты пытаешься утешить меня?
Пораженный ее проницательностью, Марк некоторое время молчал, но затем постарался сделать вид, будто ничего неожиданного не произошло.
— Я просто пытаюсь объяснить тебе про Клайда, — сказал он нарочито бодрым тоном. — Не надо делать трагедию из того, что он увлекся какой-то молоденькой актрисой, это в крови у всех режиссеров. К тому же, как ты видишь, он слегка постарел и любому, даже самому незначительному, флирту придает вселенское значение. Он готов раздуть до размеров настоящего страстного романа даже деловой ужин с какой-нибудь пожилой дамой, которая жертвует деньги на наш театр.
— Я рада, что ты не считаешь его бесчувственным, — сказала Джастина, — разумеется, он не такой. Но я чувствую, что то, что с ним сейчас случилось, подействовало на меня так, как не должно было подействовать. Мне кажется, что все близится к развязке какой-то удивительной пьесы под названием «Моя жизнь». Все это похоже на жуткую, отталкивающую красоту греческой трагедии, в которой я сыграла главную роль, но которая еще не совсем ранила мне душу.
— Это любопытно, — сказал Марк. — Да, очень любопытно. Я думаю, что объяснить это можно вот как: часто подлинные трагедии в жизни приобретают такую непривлекательную форму, что оскорбляют нас своей грубостью, крайней нелогичностью и бессмысленностью, хотя Клайду нельзя отказать в изяществе. Как настоящий человек искусства, он придает даже самому бессмысленному содержанию великолепную форму.
Джастина поморщилась.
— Но ведь это вульгарно.
— Да, ты права, — согласился Симпсон, — мы чувствуем в таких событиях только грубый зов животных инстинктов и восстаем против них. Но случается, что в жизни мы наталкиваемся на драму, в которой есть и элементы художественной красоты. Если это подлинная красота, то нас захватывает драматизм события, и мы неожиданно замечаем, что мы уже больше не действующие лица, а только зрители этой трагедии, или, вернее, то и другое вместе. Мы наблюдаем со стороны самих себя, и нас увлекает сама необычность такого зрелища. Ну что в сущности произошло? Клайд увлекся очередной начинающей актрисой. В моей жизни тоже бывало такое, и не один раз.
Он вдруг покраснел, из чего Джастина сделала вывод, что Марк говорит совершенно искренне. Ей нравилось это его качество, потому что мало кто вокруг нее мог похвастаться такой бурной жизнью и такой детской непосредственностью, которую он смог сохранить в своей душе.
— Если бы все это было вечно, то я поверил бы в настоящую любовь и преклонялся бы перед ней, — продолжил Марк, — но все, кто любил меня, после нашего расставания прекрасно жили и здравствовали. Эти женщины выходили замуж, становились скучными и несносными. Сразу же после того, как я остывал от подобного увлечения, я старался забывать обо всем, что произошло со мной. А они при встречах сразу же ударялись в воспоминания. Нет, это не для меня. Человек должен вбирать в себя краски жизни, а никогда не помнить деталей. Детали всегда банальны.
— Но, как видишь, Клайд придает очень большое значение деталям, — сказала Джастина. — Похоже, он из тех, кто на всю жизнь запоминает, какой цветок носил в петлице, когда встречался с очередной возлюбленной.
— А с другой стороны, согласись, Джастина, что было бы скучно вечно видеть перед глазами людей, кто никогда ни о чем не думает, будучи уверен в том, что не может изменить окружающий мир. Наверное, тебе знакомы такие безмозглые прелестные божьи создания, которые всегда следовало бы иметь перед собой: зимой, когда вокруг холодно и уныло, — чтобы радовать глаза, а летом — чтобы освежать разгоряченный мозг. Клайд из тех, кто не думает о том, что было бы безопасней не высовываться и ничем не отличаться от других. Ведь очевидно, что такие люди живут гораздо спокойнее и увереннее. Они могут безмятежно взирать на борьбу других, наблюдая за ней со стороны. Им не дано узнать торжество побед, но зато они избавлены от горечи поражений. Они живут так, как следовало бы жить всем нам — без всяких треволнений, ко всему равнодушные, безмятежные. Они никого не губят и сами не гибнут от вражеской руки…
Почувствовав, что говорит слишком патетически, Марк умолк, словно устыдившись своих выспоренных слов.
— Да, — медленно протянула Джастина, — похоже, что ты прав. Хотя мне кажется, что мы излишне усложняем дело. Главным достоинством и, возможно, недостатком Клайда является то, что у него ни от кого нет никаких секретов. А вот я так не могу.
— Почему?
— Когда мне что-то очень нравится, я никогда никому не говорю об этом. Это все равно, что отдать другим какую-то дорогую тебе частицу. И знаешь, мне нравится иметь тайны. Это, пожалуй, единственное, что может сделать для нас современную жизнь увлекательной и загадочной. Самая обыкновенная безделица приобретает удивительный интерес, как только начинаешь скрывать ее от людей. Знаешь, Марк, уходя из дома, я теперь никогда не говорю слуге, куда направляюсь. Скажи я это — и все удовольствие пропадет. Согласна, это смешная прихоть, но она каким-то образом вносит в мою жизнь настоящую романтику. Ты, наверное, скажешь, что это ужасно глупо.
Марк пожал плечами.
— Нисколько, дорогая Джастина. Ты забываешь, что я человек женатый, а между прочим, в том и состоит единственная прелесть брака, что обеим сторонам неизбежно приходится изощряться во лжи. Вот я, например, никогда не знаю, где моя жена, а моя жена не знает, чем занят я. И при встречах мы вполне удовлетворяемся тем, что рассказываем друг другу разные небылицы. Правда, у меня складывается такое впечатление, что жена делает это гораздо лучше, чем я. Она уж точно никогда не запутается, а со мной это бывает постоянно. Впрочем, если ей случается уличить меня, она не устраивает сцен. Ты не поверишь, Джастина, но иной раз мне становится даже досадно от этого. Но она только подшучивает надо мной.
Джастина хитро прищурила глаза.
— Марк, позволь мне усомниться в твоих словах. Я же знаю, что ты прекрасный человек, но ведешь себя так, как будто стыдишься своей собственной доброты, и пытаешься изобразить из себя этакого фата, но ты же не такой, согласись.
Симпсон смущенно покраснел.
— Может быть, у меня такая поза, — признался он, — может быть, таким образом я просто пытаюсь выбиться из серости бытия.
Джастина махнула рукой.
— Да брось ты, Марк. Уж тебе-то грех жаловаться на серость бытия. По-моему, женщины за тобой ходят, как за богом. А это всегда позволяет сделать жизнь разнообразной и привлекательной. Можно даже не отвечать ни на чьи чувства, а просто играть.
Сидя на краешке стола, Марк задумчиво теребил в руке небольшую изящную пудреницу из косметического набора Джастины.
— Знаешь, мне иногда надоедает играть. Я и так слишком много времени и сил отдаю сцене. В жизни хочется иной раз поступать не так, как от тебя ожидают. Иногда хочется быть неверным, делать все наперекор тому, что считается приличным. Кстати, насчет верности. Ты знаешь случай, который произошел со знаменитой актрисой мисс Карнель?
— Самой капризной, самой безрассудной и самой удивительной актрисой Лондона начала прошлого века? — спросила Джастина.
Марк кивнул.
— Да. Один старик… Ну, может быть, его еще нельзя назвать таким словом, ему было где-то лет около шестидесяти, решил взять ее на содержание. У него спросили: вы надеетесь, что она будет верна вам? А он ответил: нисколько. Но она полюбит меня до безумия. И знаешь, так на самом деле и случилось. Правда, их любовь длилась совсем недолго, лишь год, однако она действительно была ему верна и не давала ни малейших поводов для подозрений.
— К чему это ты? — спросила Джастина.
— А к тому, что каждый ищет в жизни разнообразия, и не только в жизни, но и в любви. Нельзя осуждать Клайда за то, что он увлекся молодой актрисой.