Грейс вздохнула и положила руку на живот, очень осторожно, как будто опасалась повредить кожу. Интересно, она и раньше так выглядела?
— Ты хочешь, чтобы тебя нашли? — спросила она.
Я вскинул бровь.
— А-а, — сказала она и задумалась. — Наверное, Бек считал, что ты больше времени будешь проводить в волчьем обличье.
— Бек считал, что я собираюсь покончить с собой, — сказал я. — Вряд ли он долго о чем-то раздумывал. Он пытался спасти меня.
За дверью Сэм произнес что-то неразборчивое, ему ответила Изабел:
— Я же знаю, что вы с Грейс обсуждаете все остальное, так почему же не это?
Она произнесла эти слова так, как будто это ее знание причиняло ей боль, и мне вдруг показалось, что Сэм ей нравится. Эта мысль отозвалась во мне странным ощущением беспомощности.
Грейс молча смотрела на меня. Она не могла этого не слышать. Но о ее реакции оставалось только догадываться.
Когда Сэм и Изабел вернулись в гостиную, вид у Сэма был виноватый, а Изабел казалась раздосадованной. Сэм подошел к Грейс сзади и положил руку ей на плечо. Это был не жест собственника, а скорее знак близости и поддержки. Изабел смотрела на его руку с выражением, которое, видимо, было отражением моего собственного.
Я закрыл глаза и открыл их снова. Виктор не шел у меня из головы. Я не мог больше этого выносить, не мог держать это в голове.
— Я иду в постель, — сказал я.
Изабел и Сэм снова переглянулись, продолжая свой молчаливый спор, потом Изабел сказала:
— Я уезжаю. Грейс? Рейчел сказала твоим, что ты у меня. Я сказала им то же самое, но, думаю, они мне не поверили. Ты всерьез настроена ночевать здесь?
Вместо ответа Грейс сжала запястье Сэма.
— Значит, голова на плечах тут осталась только у меня, — бросила Изабел. — Здорово, ничего не скажешь. При этом слушать меня никто не желает.
Она выскочила на улицу. Я немного подождал, потом вышел следом за ней в темную ночь. Она успела дойти до своего белого джипа. От холодного ветра у меня перехватило дух.
— Что? — спросила она. — Что тебе еще, Коул?
Наверное, я до сих пор был под впечатлением от того ее голоса, которым она говорила с Сэмом.
— Зачем ты с ним так?
— С Сэмом? Ему это необходимо. Больше же никто ему этого не говорит.
Она пребывала в бешенстве, но теперь, после того, как я видел ее плачущей в собственной постели, мне с первого взгляда стало понятно, что ее гложут те же самые чувства, что и тогда, только на этот раз она не дает им выхода.
— А тебе кто говорит? — поинтересовался я.
Изабел лишь молча взглянула на меня.
— Не поверишь, я сама это делаю.
— Отчего же, поверю, — возразил я.
На миг мне показалось, что она вот-вот заплачет, потом она уселась на водительское сиденье, захлопнула дверцу и, не глядя на меня, дала задний ход. Я стоял и смотрел ей вслед, хотя ее белый джип давным-давно скрылся из виду, и холодный ветер бил мне в лицо, бессильный превратить меня в волка.
Все шло вразнос, все было плохо, а я не мог превратиться в волка, и это должен был быть конец света. Однако почему-то сейчас это было хорошо.
46
И снова нам предстояло прощаться.
Грейс лежала на моей постели, на спине, согнув ноги в коленях. Футболка на ней немного задралась, обнажив полоску бледного живота. Светлые волосы сбились на одну сторону, как будто она летела по воздуху или плавала в воде. Я остановился перед выключателем, глядя на нее и ожидая… чего-нибудь.
— Не выключай, — попросила Грейс странным тоном. — Посиди со мной немного. Я еще не хочу спать.
Я все равно выключил свет — во внезапно наступившей темноте Грейс протестующе вскрикнула — и, наклонившись, щелкнул выключателем рождественской гирлянды, которая опоясывала комнату под потолком. Яркие огоньки разбежались между причудливых силуэтов колышущихся журавликов, и на лице Грейс, точно отблески костра, заиграли дрожащие тени. Протест сменился возгласом изумления.
— Это как будто… — начала она и умолкла.
Я подошел к постели, но не стал ложиться, а уселся рядом с Грейс по-турецки и провел тыльной стороной ладони по ее животу.
— Как будто что?
— Ммм, — выдохнула Грейс с полузакрытыми глазами.
— Как будто что? — не сдавался я.
— Как будто смотришь на звезды, — сказала она наконец. — А в небе в это время пролетает стая птиц.
Я вздохнул.
— Сэм, я очень хочу купить красный кофейник, если такие бывают, — сказала Грейс.
— Я найду тебе красный кофейник, — пообещал я и положил ладонь ей на живот; кожа оказалась обжигающей на ощупь.
Изабел велела мне спросить у Грейс, как она себя чувствует. Не ждать, когда она сама скажет, потому что она не скажет, пока не будет поздно. Не хочет меня расстраивать.
— Грейс… — начал я со страхом в голосе и убрал руку.
Она перевела взгляд с журавликов, покачивающихся под потолком, на мое лицо. Грейс перехватила мою руку и нашла в темноте мою ладонь; ее пальцы легли на мою линию жизни, мои — на ее.
— Что?
От нее исходил запах меди и лекарства — крови и ацетаминофена.
Я понимал, что нужно спросить ее, в порядке ли она, но мне хотелось еще один миг прожить в блаженном неведении. Еще один миг, прежде чем мы взглянем в глаза правде. Поэтому я задал вопрос, на который не было правильного ответа, и я это знал. Вопрос из жизни другой пары, с другим будущим.
— Когда мы поженимся, поедем на океан? Я никогда там не был.
— Когда мы поженимся, — сказала она, и в ее устах эти слова не прозвучали неправдой, хотя голос у нее был печальный и грустный, — мы можем побывать на всех океанах. Просто чтобы отметиться.
Я прилег рядом с ней, не выпуская ее руки, и мы принялись разглядывать стайку счастливых воспоминаний, вьющихся под потолком. Гирлянда помаргивала разноцветными огоньками; когда крыло очередного журавлика заслоняло какую-нибудь лампочку, у меня возникало ощущение, как будто мы плывем куда-то, покачиваясь на великанской лодке и глядя на незнакомые созвездия в вышине.
Время вышло.
Я закрыл глаза.
— Что с тобой происходит?
Грейс так долго молчала, что я начал сомневаться, произнес ли этот вопрос вслух вообще. Потом она все-таки ответила:
— Я не хочу засыпать. Боюсь.
Сердце у меня прекратило биться.
— Что ты чувствуешь?
— Мне больно говорить, — прошептала она. — И еще живот… с ним что-то совсем… — Она положила мою руку себе на живот и накрыла ее своей. — Сэм, мне страшно.
Меня охватила такая боль, что невозможно было говорить. Но я все же произнес, совсем тихо, потому что не знал, что еще сказать:
— Это связано с волками. Может, ты каким-то образом заразилась от того волка?
— Я думаю, это волчица, — сказала Грейс. — Та волчица, в которую я так и не превратилась. У меня такое ощущение. Я словно хочу превратиться, но не могу.
Я быстро прокрутил в уме все, что мне было известно про волков и наш убийственный недуг, но ничего подобного припомнить не смог. Грейс была единственной в своем роде.
— Скажи, — попросила она, — ты до сих пор его чувствуешь? Волка внутри? Или он умер?
Я вздохнул и уткнулся лбом ей в щеку. Разумеется, он был там. Был.
— Грейс, я везу тебя в больницу. Мы заставим их выяснить, что с тобой. И все равно, если ради этого придется все им рассказать.
— Я не хочу умереть в больнице, — сказала Грейс.
— Ты не умрешь, — пообещал я и поднял голову, чтобы посмотреть на нее. — Я еще не написал все песни про тебя, которые хотел.
Она улыбнулась краешком губ и потянула меня на постель. Потом положила голову мне на грудь и закрыла глаза.
Я остался лежать с открытыми глазами. Я смотрел на нее, на тени от журавликов, проплывавшие по ее лицу, и… мечтал. Мечтал о воспоминаниях о новых счастливых днях, которые можно было бы подвесить под потолком, о стольких счастливых днях с этой девочкой, что они не влезли бы в мою комнату и заполонили бы весь коридор, весь дом, вырвались наружу.