— Хотите сказать, что в момент убийства он был без плаща?
— Почти наверняка.
— Однако в верхней одежде есть разрез от удара ножом…
— Разрез был сделан позднее, чтоб создалось такое впечатление. Ведь в помещении — дома или в ресторане — человек плащ не надевает. Когда эти люди решили испортить плащ, они хотели внушить нам, будто убийство произошло на улице. И раз они не поленились это сделать…
— …то выходит, что преступление было совершено в помещении, — закончил Мерс.
— По той же самой причине они не побоялись доставить труп на площадь Согласия, туда, где никакого убийства и не происходило.
Выколотив о каблук трубку, Мегрэ надел галстук. Еще раз взглянул на манекен: тот теперь еще больше походил на живого человека. Если же смотреть сбоку, когда не видно было лишенное черт лицо, сходство становилось особенно разительным.
— За что-нибудь зацепился?
— Да зацепки-то нет никакой. Правда, в углублении подошвы обнаружил следы довольно специфической грязи. Земля, пропитанная вином. Как в деревенском подвале, где только что раскупорили бочонок.
— Продолжай работать. Позвони, я буду у себя в кабинете.
Когда комиссар вошел в кабинет начальника уголовной полиции, тот встретил его словами:
— Ну, что известно о вашем мертвеце, Мегрэ?
Так впервые была произнесена эта сакраментальная фраза. Кто-то, видно, известил начальника о том, что с двух часов утра комиссар Мегрэ пытается выяснить личность незнакомца.
— Все-таки они его прикончили? Должен признаться, вчера я был склонен полагать, что вы имеете дело с шутником иди сумасшедшим.
— Я так не думал. Я поверил ему, после первого же его звонка…
Почему? Он бы и сам не сумел объяснить. Но уж наверняка не потому, что человек этот обратился к нему лично. Разговаривая с шефом, Мегрэ невольно поглядывал на залитую светом набережную на противоположном берегу Сены.
— Руководить расследованием прокурор поручил судебному следователю Комелио. Утром они отправляются в институт судебной медицины. Не хотите составить им компанию?
— Какой смысл?
— Вам все же надо бы повидаться с Комелио. Или позвонить. Он довольно обидчив.
Мегрэ это знал.
— Не кажется ли вам, что с убитым свела счеты какая-то банда?
— Не могу сказать. Проработаю эту версию, хотя такого впечатления у меня и не складывается.
В преступном мире не принято выставлять напоказ свои жертвы на площади Согласия.
— Что ж, делайте, что считаете необходимым. Наверняка кто-нибудь скоро опознает его…
— Это бы меня удивило…
Мегрэ испытывал какое-то странное чувство, которое вряд ли бы сумел объяснить. Все как-то увязывалось одно к одному, но стоило попытаться четко сформулировать свои предположения, получалась путаница.
Вновь и вновь мысли его возвращались к жуткой находке на площади Согласия. Выходит, кто-то хотел, чтобы труп обнаружили, причем обнаружили быстро. Гораздо проще и менее опасно было бы, к примеру, бросить тело в Сену, где его смогли бы отыскать лишь спустя несколько дней, а то и недель.
Убитый не был ни богачом и ни общественным деятелем. Заурядный обыватель.
Но если кто-то хотел, чтобы полиция заинтересовалась жертвой, почему он изувечил ей лицо и вынул из карманов все, что могло бы способствовать опознанию?
А этикетку с пиджака не сняли. Очевидно, по той причине, что пиджак из магазина готового платья, такие носят тысячи.
— У вас озабоченный вид, Мегрэ.
— Все как-то не увязывается между собой, — единственное, что мог ответить Мегрэ.
Слишком много деталей противоречило друг другу. И еще одно обстоятельство озадачивало Мегрэ, если не сказать, досаждало. По существу, последней весточкой от него была записка, оставленная в почтовой конторе предместья Сен-Дени. В этой записке бедняк настойчивее всего взывал о помощи. Даже просил Мегрэ предупредить дежурных полицейских, чтобы любой из них смог прийти ему на выручку.
И вот в промежуток от восьми до десяти вечера его убили.
Что же он делал с четырех до восьми? Данными на этот счет комиссар не располагал. Он вспомнил историю с потерпевшей аварию подводной лодкой. Благодаря радио свидетелем ее оказался целый мир. Все явственно слышали сигналы, подаваемые людьми, очутившимися в западне. Перед мысленным взором у всех возникали спасательные суда, снующие взад-вперед над местом трагедии. Затем сигналы стали слышаться все реже и реже. И неожиданно воцарилась тишина.
У неизвестного не было уважительных причин молчать. На многолюдных улицах Парижа, средь бела дня, похитить его не могли. Ранее восьми часов его не убили.