Он прошептал для самого себя:
- Бедный отец!
Мегрэ удивленно взглянул на него.
- Вы его любите?
Ален стыдливо признался:
- Во всяком случае мне его жалко.
- И так было всегда?
- Еще хуже. Сейчас мать и тетка слегка успокоились.
- В чем они его упрекают?
- В том, что он простолюдин, сын скототорговца, пьянствовавшего в деревенских кабаках. Курсоны так и не смогли простить ему, что стали в нем нуждаться, понимаете? А во времена старого Курсона ситуация была ещё тяжелее, ибо был более несносным и грубым, чем его дочери и сын Робер. И до самой кончины отца все Курсоны будут относиться к нему оскорбительно за то, что живут исключительно его щедротами.
- А как обращаются с вами?
- Как с Верну. И моя жена, дочь виконта де Кадёй, выступает с ними в союзе.
- Сегодня вечером вы намеревались мне сообщить именно об этом?
- Не знаю.
- Может, хотели поговорить об отце?
- Мне желательно было узнать ваше мнение о нем.
- А не были ли главным образом озабочены тем, чтобы выяснить, не разузнал ли я о существовании Луизы Сабати?
- Кстати, а как вы вышли на нее?
- Через анонимку.
- Следователь знает? А полиция?
- Их это не колышет.
- Но они займутся этим?
- Нет, если достаточно быстро выявят убийцу. Письмо-наводка у меня в кармане. О встрече с Луизой я Шабо не сообщал.
- Почему?
- Ибо не считаю, что на нынешнем этапе расследования эти факты представляют интерес.
- Она тут не при чем.
- Послушайте, месье Верну...
- Да.
- Сколько вам лет?
- Тридцать шесть.
- Когда закончили учебу?
- В двадцать пять я ушел с медицинского факультета, после чего проработал ещё пару годков интерном в больнице Святой Анны.
- Вы никогда не пытались жить самостоятельно?
Вопрос комиссара его заметно обескуражил.
- Не хотите отвечать?
- Нечего сказать. Вы все равно не поймете.
- Не хватает духа?
- Так и знал, что вы расцените это подобным образом.
- Ну не вернулись же вы в Фонтенэ-ле-Конт ради защиты отца?
- Видите ли, все проще и одновременно сложнее. Просто однажды я приехал сюда на несколько недель, чтобы отдохнуть.
- И застряли?
- Да.
- Слабоволие?
- Если хотите. Хотя было бы неточно объяснить происшедшее только этим.
- У вас сложилось впечатление, что поступить иначе было невозможно?
Ален предпочел тему.
- Как поживает Луиза?
- Думаю, как всегда.
- Не обеспокоена?
- А вы давно с ней не виделись?
- Уже два дня. Вчера вечером я ведь направлялся не к другу, а к ней. А после случившегося уже не решился продолжать путь. Сегодня тоже. Этим вечером обстановка ещё более ухудшилась с появлением патрулей. Теперь понимаете, почему уже после первого убийства общественное мнение обрушилось на нас?
- Я частенько отмечал подобный феномен.
- Но почему они набросились на нашу семью?
- Кого, по-вашему, они подозревают? Вашего отца или вас?
- Им безразлично, лишь бы это был кто-то из нас. В равной мере их устроила бы и моя мать, как, впрочем, и тетка.
Они вынуждено прервали беседу, так как послышались шаги. То были два человека с повязками на рукавах, в руках - дубинки; проходя мимо, они внимательно их осмотрели. Один даже направил в их сторону луч карманного фонарика и, удаляясь, громко пояснил своему спутнику:
- Это Мегрэ.
- Второй - сын Верну.
- Ага, я узнал его.
Комиссар посоветовал своему собеседнику:
- Вам лучше вернуться домой.
- Согласен.
- И не вступать с ними в полемику.
- Благодарю вас.
- За что?
- Ни за что.
Он не протянул руки на прощание. И удалился в направлении моста со сдвинутой набекрень шляпой, наклонившись по ходу вперед; патруль тут же остановился и молча наблюдал за Верну.
Мегрэ передернул плечами, вошел в гостиницу и стал дожидаться, пока ему дадут ключ. Выяснилось, что на его имя поступили ещё два письма, но бумага и почерк на сей раз были другими, чем ранее.
Глава шестая
Месса в половине одиннадцатого
По воскресеньям Мегрэ, проснувшись, частенько начинал тянуть время, отдаваясь грезам. Этой потаенной от всех игре он предавался ещё в раннем детстве. Случалось такое с ним и гораздо позже, когда он лежал в постели рядом с женой и старался, чтобы та не заметила его особого состояния расслабленности и неги. Порой она, уже принося чашку кофе, ошибалась:
- О чем это ты размечтался?
- А что?
- Да вид у тебя такой, словно ты очутился на седьмом небе.
Вот и сегодня, в Фонтенэ, очнувшись ото сна, он не стал открывать глаза, почувствовав, как солнечный луч упорно пробивается сквозь его сомкнутые веки. И он не только ощущал его физически. Казалось, он воочию видит это копьецо света, покалывавшего через тонкую кожу и, наверное, из-за кровеносных сосудиков, её пронизывавших, в мозгу Мегрэ возникал образ солнца, иного, чем в жизни, куда более багрового, жизнеутверждающего и торжествующего, как на картинах художников.
И с помощью этого необычного светила он мог сотворить себе личный, особый мир с брызжущими во все стороны искрами, разбушевавшимися вулканами и низвергавшимся каскадами плавящегося золота. Для этого достаточно было лишь слегка пошевелить ресницами, используя их как сетку, - совсем как в калейдоскопе.
Мегрэ слышал, как на верхнем карнизе окна его номера ворковали голуби, затем уловил малиновый колокольный звон, доносившийся сразу из двух разных мест, и он вообразил себе шпили колоколен, устремленные в небо, должно быть, расцвеченное сегодня ровной синевой.
Он продолжал игр в свой воображаемый мир, вслушиваясь в уличные звуки, и именно в этот момент по характеру эха, которым отдавались эти шаги, по какому-то особенному оттенку тишины он окончательно убеждался, что наступило воскресенье.
Он долго нежился и не спешил протянут руку, дабы узнать сколько времени на лежавших на ночном столике часах. Они показывали девять тридцать. В это время в Париже, на бульваре Ришар-Ленуар, если только и туда тоже добралась весна, мадам Мегрэ, распахнула окна и, как была в пеньюаре и ночных шлепанцах, начала прибираться в квартире, пока на медленном огне томилось рагу.
Он пообещал самому себе, что обязательно позвонит ей сегодня, но сделать это из номера было невозможно, только снизу - из телефонной будки, иначе говоря, несколько позднее.
Он нажал на грушу, служившую сигналом вызова персонала. Тут же появилась горничная, гораздо более опрятная, чем вчера, да и в более радостном настроении.
- Что подать на завтрак?
- Ничего. Хотелось бы кофе и побольше.
- Она так же забавно, как и накануне, посмотрела на него.
- Налить воду в ванную?
- Только после кофе.
Он разжег трубку, приоткрыл окно. Хлынувший снаружи воздух пахнул прохладой, вынудившей его надеть домашний халат, но в этот поток уже вплетались струйки весеннего тепла. Фасады домов и мостовые подсохли. Улица выглядела пустынной, лишь изредка неспешно проходила какая-нибудь сельского обличья женщина с букетиком фиолетовой сирени в руке.
По-видимому темп жизни в гостинице в связи с выходным днем замедлился, поскольку ждать кофе пришлось долго. Тем временем на глаза попались два письма, переданные ему вчера ночным портье - он их оставил на прикроватной тумбочке. Одно было подписано. Почерк ясный, разборчивый, как на гравюре, исполнено вроде бы тушью.
"Сказали ли вам, что вдова Жибон - акушерка, принимавшая у мадам Верну роды её сына Алена? Возможно, эти сведения окажутся полезным для вас.
С приветом
Ансельм Ремушан".
Второе послание оказалось анонимным и было написано на бумаге отличного качества с оторванной верхней частью - судя по всему, там было обозначение фирменного бланка. И выполнено карандашом.