Комиссару не приходилось слышать, чтобы о Пуане ходили какие-нибудь слухи, как о большинстве политических деятелей. Его жена также не давала повода говорить о себе. То же и с детьми, если они у него были.
Когда Мегрэ вышел из метро на станции Пастер, туман еще сгустился. Он был желтоватый, и Мегрэ ощутил привкус пыли на губах. На бульваре не было ни души, слышались только отдаленные шаги где-то у Монпарнаса; оттуда же донесся свисток паровоза, отъезжающего от вокзала.
Кое-где еще светились окна, и в густой мгле это создавало ощущение покоя и безопасности. Дома здесь не были ни богатыми, ни бедными, ни новыми, ни старыми; квартиры были почти одинаковые, и населяли их в основном представители среднего класса — преподаватели, чиновники, служащие; каждое утро в одно и то же время все они торопились к метро или автобусу.
Мегрэ нажал кнопку звонка. Дверь открылась, он пробормотал неразборчиво какое-то имя и направился прямо к лифту.
Лифт, тесный, на двух человек, поднимался медленно, но без толчков и шума. Лестница освещена тускло. Двери на всех этажах одного и того же темно-коричневого цвета, циновки у дверей совершенно одинаковые.
Мегрэ позвонил в квартиру слева, и дверь тут же, словно за нею стояли и ждали, открылась.
Это был Пуан. Он вышел на площадку и отправил лифт вниз. Мегрэ об этом не подумал.
— Простите, что я вас так поздно побеспокоил, — пробормотал хозяин. — Проходите, пожалуйста.
Мадам Мегрэ была бы разочарована. Пуан совершенно не отвечал тому представлению, какое у нее было о министрах. Ростом и комплекцией он походил на комиссара, но был чуть плечистей, чуть покрепче сколоченный и, если можно так выразиться, чуть более крестьянин. Его лицо с резко очерченными линиями, крупным носом и ртом казалось вырезанным из конского каштана.
На нем был дешевый серый костюм и невыразительный галстук. Во внешности Пуана особенно поражали две вещи: брови, шириной и густотой похожие на усы, и волосатые руки.
Пуан тоже разглядывал Мегрэ, не пытаясь это скрывать вежливой улыбкой.
— Присядьте, комиссар.
Квартира чуть поменьше, чем на бульваре Ришар-Ленуар, видимо, состояла из двух, ну, может, из трех комнат и маленькой кухни. Из передней, где висела какая-то одежда, они прошли прямо в кабинет, который наводил на мысль, что находишься в квартире холостяка. На решетчатой полочке, висящей на стене, лежало с дюжину трубок, несколько глиняных и одна очень красивая — пенковая. Старомодное бюро — такое когда-то было у отца Мегрэ, — заваленное бумагами и усыпанное пеплом, имело огромное количество всякого рода ящиков и ящичков. Мегрэ не решился разглядывать фотографии отца и матери Пуана, висящие на стене в одинаковых черно-золотых рамках, какие можно увидеть на любой ферме в Вандее.
Усевшись в вертящееся кресло, тоже похожее на кресло отца Мегрэ, Пуан небрежно прикоснулся к коробке с сигарами.
— Полагаю… — начал он.
Комиссар, улыбнувшись, пробормотал:
— Предпочитаю трубку.
Министр протянул ему начатую пачку светлого табака и раскурил свою почти угасшую трубку.
— Вы, должно быть, очень удивились, услышав от жены…
Он попытался начать разговор и остался недоволен первой фразой. То, что происходило, выглядело немного странным. В тихом и теплом кабинете сидели двое мужчин почти одинакового сложения, почти одного возраста и откровенно разглядывали друг друга. Было видно, что они обнаружили друг в друге много общих черт, это возбуждало их любопытство, но они не решались признать, что они в некотором роде братья.
— Послушайте, Мегрэ, не стоит ходить вокруг да около. Это ни к чему не приведет. Я вас знаю только по газетам и по тому, что приходилось слышать.
— Я также, господин министр.
Движением руки Пуан как бы дал понять, что этот титул сейчас неуместен.
— Я попал в отчаянное положение. Никто еще этого не знает. Никто еще об этом не подозревает — ни председатель совета министров, ни моя жена, которая обычно в курсе всех моих дел. Я обратился к вам.
Он на мгновение отвел взгляд, затянулся трубкой, как бы опасаясь, что последняя фраза может быть понята как банальная замаскированная лесть.
— Я не хотел идти официальным путем и обращаться к начальнику уголовной полиции. То, что я делаю, — нарушение правил, и вы не были обязаны приходить ко мне, равно как не обязаны мне помогать.
Вздохнув, он поднялся с кресла.
— Выпьете рюмочку?
И добавил, слабо улыбнувшись:
— Не бойтесь. Я не собираюсь вас подпоить. Просто сегодня вечером мне хочется немного выпить.
Пуан прошел в соседнюю комнату и вернулся с бутылкой и двумя стопками, похожими на те, которые подают в деревенских кабачках.
— Эту водку мой отец гонит каждую осень. Бутылке уже двадцать лет.
Подняв стопки, они посмотрели друг на друга.
— Ваше здоровье.
— Ваше, господин министр.
На этот раз Пуан, вероятно, не расслышал последних слов.
— Если я затрудняюсь начать, то не потому, что смущен вашим присутствием, а потому, что эту историю очень трудно рассказать так, чтобы все было ясно и понятно. Вы читаете газеты?
— В те вечера, когда преступники оставляют мне для этого время.
— За политическими событиями следите?
— Почти нет.
— Вам известно, что я не тот, кого называют политиканом? Мегрэ кивнул.
— Надеюсь, вы знаете о катастрофе в Клерфоне?
Тут Мегрэ невольно вздрогнул, и, видимо, на его лице против воли отразились досада и недоверие, так как его собеседник наклонил голову и тихо добавил: