— А ты их защищаешь?
— Нет. Стараюсь сохранить хладнокровие, а в супрефектуре это не всегда легко сделать. Пытаюсь быть справедливым. Я тоже подумал было, что первое преступление — дело семейное. Изучил вопрос со всех сторон.
Меня насторожило, что не было никакой кражи, а Робер де. Курсон даже не попытался защитить себя. Я, наверное, принял бы в этой связи кое-какие меры, если бы…
— Минуточку. Ты не просил полицию установить наружное наблюдение за Юбером Верну и его сыном?
— Для Парижа это норма, но не здесь. Все отлично знают в лицо наших несчастных четырех полицейских.
А инспекторов из Пуатье засекли еще до того, как они вышли из машины! Тут редко бывает одновременно больше десятка прохожих на улице. И ты хочешь проследить за кем-то да еще остаться при этом незамеченным? — Он внезапно успокоился. — Извини, что-то раскричался, не разбудить бы матушку. Просто захотелось, чтобы ты вошел в мое положение. Вплоть до появления уличающих их фактов Верну невиновны. Я готов поклясться, что так оно и есть. И второе убийство, совершенное всего два дня спустя после первого, почти полностью доказывает этот тезис. Согласен, Юбер Верну мог убить шурина, ударить его в порыве гнева. Но у него не было никаких причин тащиться в конец улицы Лож, чтобы прикончить вдову Жибон, с которой он, возможно, вообще не был знаком.
Но старухой Жибон убийства не ограничились — сегодня вечером появился труп Гобийяра. Вот его-то Верну точно знал, как и любой другой житель Фонтэне. В каждом городе Франции имеется по меньшей мере один такой пьянчужка, который становится своего рода персонажем местного фольклора. Но если сможешь, приведи хотя бы один резон, по которому нужно было бы отправлять на тот свет безвредного простака вроде него…
— А если он что-то видел?
— А свидетельницей чего, спрашивается, могла стать вдова Жибон, которая и из дому-то не выходила по причине своей немощи? Или тоже чего-то там углядела? Приплелась, скажем, на улицу Рабле после десяти часов вечера и в окно увидела, как убивают Робера де Курсона, а?
Нет, дудки! Методы расследования преступлений мне известны. Я, конечно, не был делегатом конгресса в Бордо и не исключено, что отстал от новейших научных достижений в области криминалистики, но, смею думать, ремесло свое знаю и работаю на совесть. Три жертвы принадлежат к абсолютно разным социальным слоям населения, и между ними нет никакой связи. Все они были умерщвлены одним и тем же способом и, судя по нанесенным ранениям, одним и тем же орудием. Всех троих атаковали спереди, и это говорит в пользу того, что нападавший не вызывал у них недоверия. Если речь идет о человеке, лишившемся рассудка, то не о таком, который вовсю размахивает руками и выглядит настолько разъяренным, что всех распугивает. Нет, я бы назвал его психически ненормальным, но сохраняющим ясность ума, достаточную для того, чтобы придерживаться определенной линии поведения и проявлять осмотрительность вплоть до принятия мер предосторожности.
— Ален Верну не очень распространялся насчет того, почему сегодня вечером он очутился на улице под проливным дождем?
— Он заявил, что шел повидаться с другом, проживающим по ту сторону Марсового поля.
— Но он не назвал его фамилии.
— Потому что нужды в этом не было. Я знаю, что он частенько навещает некоего холостяка Жоржа Вассаля, с которым сошелся еще в колледже. Но даже и без этого уточнения его появление там меня ничуть не удивило бы.
— Почему?
— Потому что это дело его волнует куда сильнее, чем меня, по личным мотивам. Не хочу тем самым сказать, что он подозревает отца, но я не так уж и далек от подобной мысли. Прошло всего несколько недель, как он рассказал мне о себе и об изъянах, присущих его семье…
— И это случилось вот так вот запросто, спонтанно?
— Он тогда возвращался из Ла-Рош-сюр-Йон и сообщил мне об одном происшествии, изучать которое ездил.
Дело касалось человека, разменявшего седьмой десяток, который вел себя до этого вполне нормально, но в тот день, когда должен был отдать давно обещанное приданое за свою дочь, вдруг съехал с катушек. И сразу этого никто не заметил.
— Иначе говоря, Ален Верну шатался ночью по Фонтэне в поисках убийцы?
Следователь опять вскинулся:
— А разве он не более подходит для опознания больного с помраченным сознанием на улице, чем наши бродящие по городу бравые полицейские или чем ты и я?
Мегрэ смолчал.
Было уже за полночь.
— Ты уверен, что тебе обязательно следует возвращаться в гостиницу?
— Там мои вещи.
— Завтра увидимся?
— Непременно.
Я буду во Дворце правосудия. Ты знаешь, где он?
— На улице Рабле.
— Чуть выше дома Верну. Сначала увидишь решетки тюрьмы, затем неказистое с виду здание. Во Дворце правосудия пройди подальше, в глубину коридора. Там мой кабинет, рядом с прокурорским.
— Спокойной ночи, старина.
— Неважно я тебя принял.
— Ну что ты, право!
— Тебе следует понять мое нынешнее настроение. Это дело способно восстановить против меня весь город.
Черт побери!
— Издеваешься?
— Клянусь, нет.
И это было правдой. Мегрэ был скорее опечален, как случается всякий раз, когда видишь, как что-то из прошлого безвозвратно улетучивается неведомо куда. В коридоре, надевая мокрое пальто, он еще раз вдохнул в себя воздух этого дома, который всегда представлялся ему таким смачным, а сейчас почему-то показался пресным.
У Шабо уже выпали почти все волосы, в результате обнажился череп, заостренный, как у некоторых птиц.