Она говорила с легким, почти незаметным итальянским акцентом. На вид — чуть более двадцати лет, под плохо скроенным халатом угадывалось гибкое тело, лишь грудь, надо полагать, весьма вызывающая, несколько потяжелела.
— Вы не против сесть рядом?
Женщина не могла найти себе места. Лихорадочно дергаясь из стороны в сторону, она выхватила из пачки сигарету, закурила:
— Вы уверены, что, чего доброго, не нагрянет Ален?
— Вы страшитесь этого? Почему?
— Он ревнив.
— Но у него нет никаких оснований ревновать ко мне.
— Он видит соперника в каждом мужчине, — выпалила она и добавила странновато прозвучавшим голосом: — И поделом.
— Что вы хотите этим сказать?
— Что это его право.
— Он любит вас?
— Думаю, да. Знаю, что не стою этого, но…
— Вы действительно не желаете присесть?
— Кто вы такой?
— Комиссар Мегрэ из парижской уголовной полиции.
— Слышала о вас. А что вы тут забыли?
Почему бы не потолковать с ней откровенно?
— Приехал в ваш город совершенно случайно навестить друга, с которым не виделся много лет.
— Это он вам рассказал обо мне?
— Нет. Я познакомился также и с вашим другом Аленом. Кстати, сегодня вечером приглашен к нему в гости.
Она чувствовала, что Мегрэ не лгал, но все еще не могла успокоиться. Тем не менее пододвинула к себе стул, хотя села на него не сразу.
— Если он пока еще и не попал в затруднительное положение, то рискует оказаться в нем с часу на час.
— С чего бы это?
По тону, каким она произнесла эту фразу, комиссар понял, что Сабати уже знает обо всем.
— Некоторые считают, что он, возможно, и есть тот человек, которого сейчас разыскивают.
— Из-за этих злодеяний? Вранье! Это не он. У него нет никаких причин…
Комиссар перебил ее, протянув анонимное письмо, которое передал ему следователь. Она ознакомилась с ним, лицо напряглось, брови нахмурились.
— Интересно, кто же такое сморозил?
— Какая-то женщина.
— Это уж точно. И явно из тех, кто проживает в этом бараке.
— Это почему же?
— Никто о нас знать не знает. Но даже и здесь, ручаюсь, никому было невдомек, что он за птица. Кто-то сводит счеты, гнусь такая! Ален никогда…
— Да вы присаживайтесь.
Она в конечном счете все же уступила ему, при этом тщательно прикрыла полами халата оголившиеся ноги.
— Как давно вы его любовница?
Она выпалила не задумываясь:
— Восемь месяцев и одну неделю.
Комиссар едва не улыбнулся такой точности.
— И как все началось?
— Я работала тогда официанткой в кафе «У почты». Он нет-нет да и забегал туда, сядет, как всегда, на одно и то же место, у окна, и глазеет на прохожих. Его все знали, здоровались, но сам он в разговор не вступал. А потом я приметила, что он стал вдруг пялиться на меня. — Она с вызовом взглянула на комиссара. — Вам и в самом деле охота узнать, как все у нас началось? Ладно! Расскажу, сами потом докумекаете, что он не такой человек, каким вы его себе представляете. Дальше — больше, Ален стал захаживать и вечерами пропустить рюмочку. Как-то раз задержался до закрытия. Поначалу я все подтрунивала над его громадными из-за очков глазищами, которыми он так и высматривал меня, где бы я ни находилась в зале. А тут еще свидание у меня было оговорено с одним виноторговцем, с ним вы еще столкнетесь. Так вот мы повернули направо в улочку и…
— Что потом?
— Как что? Улеглись на лавочку на Марсовом поле!
Смекаете для чего? Обычно раз-два и готово. Разделались с этим, и я потрусила одна через площадь домой, вдруг слышу — шаги позади. Это был доктор. Немного струхнула. Обернулась и спрашиваю: чего, мол, надо. А он сконфузился, не находит, что ответить. А потом, знаете, тихо так пробормотал: «Ну зачем вы это сделали?» Я чуть со смеху не упала: «А вам что, завидно?» — «Меня это опечалило». — «Это отчего же?» А кончилось все объяснением в любви, в которой он, дескать, никак не решался до этого мне признаться, заверениями, что он человек глубоко несчастный. Вам смешно, да?
— Нет.
Все верно. Мегрэ не улыбался. Он прекрасно представлял себе Алена Верну в подобной ситуации.
— Так мы и колобродили до часу, а то и до двух ночи.
Я не выдержала и к концу разревелась.
— Он вас проводил до дому?
— Не в тот вечер. Это длилось еще целую неделю.
И почти все эти дни Ален просиживал в кафе, так и зыркая мне вслед. Ревновал даже тогда, когда я благодарила какого-нибудь мужчину за чаевые. Таким остался и до сих пор. Требует, чтобы я сидела дома и не высовывалась.
— Бьет?
Женщина инстинктивно подняла руку к синяку на щеке, рукав халата сполз, обнажив другие следы насилия, видимо оставшиеся после сжатия запястий крепкими пальцами.
— Это его право, — повторила она не без гордости.
— И часто так бывает?
— Почти каждый раз.
— Но почему?
— Если вы не догадываетесь, чего же тогда объяснять.
Любит, и все. А вынужден жить с женой и детьми. Он не выносит не только ее, но и малолеток.
— Так и сказал?
— Сама знаю.
— А вы ему рога наставляете?
Она замкнулась, одарив его лютым взглядом.
— Что, сболтнул кто-то? — И добавила более сухо: — Первое время случалось, когда я еще не поняла ничего.
Думала, с ним, как и с остальными, без разницы. Когда занимаешься этим с четырнадцати лет, становится как раз плюнуть. А он, узнав, аж взревел, думала, прикончит на месте. Я не попусту это говорю. Настолько разъяренного мужика еще и не видела. Битый час лежал на кровати, глаза в потолок, кулаки сжаты. Я чувствовала: жутко маялся.
— А вы продолжали, да?
— Раза два-три. Дура была, вот что скажу вам.
— А с тех пор?
— Нет!
— Он приходит сюда каждый вечер?
— Почти.
— Вчера ждали его?
Она замешкалась с ответом, гадая, как скажутся ее ответы на Алене, и желая любой ценой выгородить его.
— Какая разница?
— Но вам ведь нужно время от времени сходить на рынок.
— А я в город ни ногой, тут на уголочке у нас есть бакалейная лавка.
— А все остальное время проводите здесь, этакой затворницей?
— Никто меня не запирал. Дверь-то я открыла, вот вам и доказательство.
— А он никогда так не ставил вопрос: не хотел посадить вас под замок.
— Как это вы догадались?
— Он уже проделывал это с вами?
— Было, целую неделю продержал.
— Соседи заметили?
— Конечно.
— Потому-то он и вернул вам ключ, да?
— Откуда мне знать почему. Никак не возьму в толк, к чему вы клоните.
— Вы его любите?
— Уж не воображаете ли вы, что я вела бы такую жизнь, не будь этого?
— Он дает вам денег?
— Когда может.
— Я-то считал его человеком состоятельным.
— Все так думают, а на деле он как тот юноша, что вынужден каждую неделю клянчить у отца хоть несколько франков. Все они живут там кучей, в одном доме.
— Причина?
— А я знаю?
— Он мог бы работать.
— Это его дело, не ясно, что ли? Иногда папаша неделями не дает ему ни гроша.
— Как сейчас, правда?
Она передернула плечами:
— Ну и что? Когда-то и я невесть что воображала себе насчет тех, кто слывет богатеньким. А на поверку — одна показуха, да-да! Домина что надо, а внутри — пусто. Они то и дело цапаются друг с другом — лишь бы выдоить немного деньжат у старика, а поставщикам порой приходится ждать месяцами, пока им заплатят.
— Я полагал, что у Алена супруга с достатком.
— Если бы так было, она бы ни за что не выскочила за него замуж. Жена-то как раз и рассчитывала потрясти его мошну. А когда обнаружила, что он гол как сокол, то ужас как возненавидела его.
Последовала достаточно продолжительная пауза. Мегрэ неспешно, задумавшись, набивал трубку.
— Чем это вы озаботились? — не выдержала она.
— Думаю, вы действительно его любите.
— Дошло наконец! — Ее ирония прозвучала горько. — Я вот все голову ломаю, — продолжала Луиза, — и никак не могу понять, ну что к нему вдруг люди привязались.
Читала тут газету. Прямо не говорят, но чувствую, что его подозревают. А давеча слышала, как бабы под окном во дворе сплетничали, нарочно ведь орали погромче, чтобы я ни словечка не упустила.
— И о чем же шла речь?
— О том, что уж если начали искать психа, то не надо, мол, далеко ходить.
— Догадываюсь, они слышали, какие вы тут устраивали сцены!
— Ну и что? — Она вдруг взъярилась и вскочила со стула. — Так вам тоже вздумалось объявить его чокнутым лишь потому, что он влюбился в такую девку, как я, и ревнует ее ко всякому встречному-поперечному?
Мегрэ тоже встал и, пытаясь ее успокоить, положил на плечо Сабати руку, но она гневным движением сбросила ее.
— Признайтесь, что носитесь с этой мыслью.
— Не я это придумал.
— Так считаете или нет, что он сбрендил?
— Ясное дело нет, раз он вас любит.
— И все же он чуть того, тронулся, да?
— Пока не появятся доказательства, у меня нет ни малейших оснований делать такие выводы.
— Что, собственно говоря, это означает?
— То, что вы славная девушка и что…
— Никакая я не «славная девушка», всего лишь сволочь и потаскуха и не заслуживаю того, чтобы…
— Нет, вы именно такая, как я сказал, и обещаю сделать все, что в моих силах, чтобы выявить настоящего убийцу.
— Вы убеждены, что это не он?
Мегрэ вздохнул и, явно поставленный в затруднительное положение, принялся разжигать трубку, дабы сохранить самообладание.
— Видите, вы не осмеливаетесь заявить об этом прямо!
— Луиза, повторяю, вы неплохая девушка. И я, наверное, еще навещу вас…
Но она уже потеряла в него веру и, захлопывая за комиссаром дверь, проворчала:
— А пошли вы все с вашими обещаниями!..
С лестницы, у подножия которой его по-прежнему поджидали ребятишки, он, как ему почудилось, услышал и окончание фразы, сказанное ею для себя самой:
— Вообще вы всего лишь грязный флик[5].