Не получалось даже спонтанного обращения к Шабо на «ты».
— Заходи! Надеюсь, еще не ужинал?
— Уже отужинал. В гостинице «Франция».
— Мне предупредить мадам? — прервала их Роза.
Мегрэ тут же вклинился:
— Думаю, она уже почивает?
— Только что поднялась к себе. Но ложится она не раньше одиннадцати, а то и в полночь. Я…
— Ни за что на свете! Я запрещаю ее беспокоить. Увидимся утром.
— Она будет недовольна.
Мегрэ прикинул, что мадам Шабо должно быть сейчас не меньше семидесяти восьми лет. В глубине души он сожалел, что пришел сюда. Тем не менее послушно пристроил утяжеленное впитавшейся влагой пальто на старинную вешалку и проследовал за Жюльеном в его кабинет, в то время как Роза, которой самой уже перевалило за шестьдесят, ожидала распоряжений.
— Что будешь пить? Выдержанный коньяк?
— Как тебе угодно.
Роза, с лету угадав безмолвное указание патрона, вышла. Со времени последнего посещения запах в доме остался прежним — запах добротного, хорошо ухоженного жилья, где отменно готовят, а паркет тщательно натирают, и это была еще одна деталь, которой завидовал когда-то Мегрэ.
Он готов был поклясться, что и из мебели ничего с тех давних пор не передвигали.
— Садись. Рад тебя видеть…
Его так и подмывало заверить Шабо, что и над тем время не властно. Он узнавал привычные черты, характерную мимику. Но каждый из них старел не на глазах другого, поэтому Мегрэ плохо представлял, что делают с человеком годы. Тем не менее в облике Шабо он подметил никогда раньше не бросавшуюся ему в глаза тусклость, неуверенность в себе, легкую вялость.
Были ли они всегда у того? Может, просто ускользнули в свое время от внимания Мегрэ?
— Сигару?
Целая горка коробок громоздилась на камине.
— По-прежнему верен трубке.
— Ах, верно. Совсем позабыл. А я вот уже двенадцать лет, как бросил курить.
— Врач запретил?
— Нет. В один прекрасный день сам себе сказал, что пускать дым — глупая затея и…
Вошла Роза с подносом, на котором стояла бутылка, покрытая легким слоем пыли винного погребка, и всего одна пузатая хрустальная рюмка.
— Да ты и не пьешь более?
— Перестал тогда же. Лишь позволяю себе немного вина, разбавленного водой, в обед. А ты ничуть не изменился.
— Ты так считаешь?
— Выглядишь отменно здоровым. Твой визит — истинное удовольствие для меня.
Почему же взгляд у него при этих словах был не совсем искренним?
— Ты так часто обещал навестить меня, отказываясь в последнюю минуту, что я, признаться, уж и не слишком-то и рассчитывал увидеться.
— Как видишь, всякое бывает!
— Как супруга?
— Отлично.
— Она не поехала с тобой на конгресс?
— Не переносит их.
— А он прошел нормально?
— Пили много, говорили не переставая, то и дело что-нибудь ели.
— А меня, знаешь, все меньше и меньше тянет в дорогу.
Жюльен понизил голос, ибо на верхнем этаже послышались шаги.
— С матушкой стало нелегко. Но не могу же я оставить ее одну.
— Она, как и прежде, крепка телом и духом?
— Без перемен. Чуточку село зрение. Расстраивается, что не в состоянии теперь вдеть нитку в игольное ушко, но упрямо не желает носить очки.
Чувствовалось, что Шабо в ходе их разговора думал о чем-то другом, посматривая на Мегрэ точно так же, как Верну де Курсон в поезде.
— Ты в курсе?
— Чего?
— Того, что здесь происходит.
— Я уже почти неделю не читал газет. Но только что ехал в купе с неким Верну де Курсоном, претендовавшим на то, чтобы считаться твоим другом.
Это Юбер?
— Не знаю. Ему лет шестьдесят пять.
— Да, это он.
Из города сюда не доносилось ни звука. Лишь дождь колотил в стекла окон, да время от времени в камине потрескивали дрова. Отец Жюльена Шабо уже работал в Фонтэне-ле-Конт следователем, а теперь его кабинет занимал сын.
— Тогда, тебе, должно быть, уже рассказали…
— Самую малость. В обеденном зале гостиницы на меня набросился со своим фотоаппаратом какой-то журналист.
— Рыжий?
— Да.
— Это Ломель. И что он тебе наговорил?
— Он убежден, что я прибыл сюда, дабы заниматься уж и не знаю каким делом. Не успел я его разубедить, как заявился комиссар полиции.
— В общем и целом к данному моменту всему городу известно, что ты здесь, верно?
— Тебя это раздражает?
Шабо едва сумел скрыть охватившую его нерешительность.
— Нет… только…
— Что?
— Да это я так. Все очень сложно. Тебе никогда не приходилось жить в небольшом городе вроде Фонтэне.
— Знаешь, а я ведь провел более года в Люсоне!
— Но там не возникало дел, подобных тому, что висит сейчас на мне.
— Почему же, я вот припоминаю некое убийство в Эгийоне…
— Ах да. Совсем забыл.
Речь шла об одном расследовании, в ходе которого Мегрэ был вынужден арестовать в качестве убийцы бывшего судью, которого все уважали как вполне достойного члена общества.
— И все же там не было той остроты, как у нас. Завтра утром сам в этом убедишься. Очень удивлюсь, если с первым же поездом сюда не нагрянут журналисты из Парижа.
— Убийство?
— Целых два.
— Шурин Верну де Курсона?
— Ну вот, а говорил не в курсе!
— Но это все, о чем мне сообщили.
— Да, это его родственник, Робер де Курсон, чья кровь пролилась четыре дня назад. Уже одного этого происшествия хватило бы, чтобы наделать шуму. А позавчера еще одна жертва — вдова Жибон.
— Кто это?
— Ничем не примечательная личность. Старая женщина — одиночка, проживавшая в самом конце улицы Лож.
— Какая связь между двумя преступлениями?
— Оба убийства совершены одинаковым образом, видимо одним и тем же орудием.