Коричнево-бурый цвет лестничной клетки мне решительно не по вкусу, думал я, поднимаясь в квартиру. Коричнево-бурый, как школьные парты, как учебные пособия, как блевотина. Теперь это цвет моих будней, мой цвет.
Вот и квартира, дверь с тремя замками. Что за обуза, что за тягость?
Консьержка внизу кивком поздоровалась со мной, кажется, она была под хмельком. Растения в кадках, расставленные в угловатом внутреннем дворике, находились, видимо, на ее попечении, и на ней же лежала обязанность выдавать корреспонденцию, если таковая придет на мое имя. Пьянчужка. Небось не ест почти ничего. Тощая, костлявая, но тем не менее выглядит крепкой, энергичной. Или эта энергичность идет от злости? Лицо болезненно-красное — тоже от злости? Она закашлялась, не выпуская изо рта сигарету. Сообщила, что за город никогда не ездит, сельский воздух ей не на пользу, кашляет она там. За спиной у нее ошивался какой-то полноватый юнец — ее сын? О моей тетушке она говорила тоном, в котором сквозила симпатия или, по крайней мере, уважение. Я у нее симпатии не вызывал. Наверно, считала меня охотником за наследством. Откуда ей знать, как неуютно мне в тетушкиной квартире. Ведь я там чужой. Такое впечатление, будто консьержка глаз с меня не спускает. Нынче утром я вроде бы крался мимо нее уже второй, не то четвертый раз?
Прямо напротив почтового отделения, где стояла в очередях многочисленная клиентура из Черной Африки, располагалась маленькая столовая, в обеденный перерыв там собирались почтовые служащие, нашлось местечко и для меня. Кухня домашняя: на закуску — помидоры с луком, приправленные растительным маслом, на горячее — телячье рагу с отварным картофелем, а на десерт — карамельный пудинг, компот или пирожное. Добродушный смех и болтовня завсегдатаев и мое молчание за газетой. Но уже вскоре замечание о погоде вовлекает меня в разговор. Я сидел до тех пор, пока соседи мои не вернулись на работу.
Выйдя на улицу, я сообразил, что кое-что забыл в давешнем кафе, где хозяин носит пуловер и совсем не похож на хозяина. Забыл ощущение, навеянное музыкальным автоматом, едва успевшее народиться. То ли не находил его, то ли не мог извлечь из пеленок, и потеря эта казалась невосполнимой. Ну и ладно. Вместо этого мне опять вспомнился «Мех форели». Чья-то шутка, что ли? Как наяву, я увидел перед собой кокетливую полуобнаженную дамочку в распахнутой шубке. Может, Форель — прозвище некогда популярной дивы или дамы полусвета? Может, это стриптизерша, записная соблазнительница, выступавшая в меховом манто на голое тело? Рыба — иначе говоря, женское тело, женщина-рыба, русалка? Я вытащил из шкафа одну из тетушкиных шуб. Кстати, есть ли у меня вообще право распоряжаться наследством? Представляют ли эти шубы какую-то ценность? Я поснимал с перекладины всю одежду, сложил в кучу на широкой кровати. Будь у меня подруга, она бы, наверно, с удовольствием пришла на помощь, может, какая-нибудь шуба ей бы приглянулась. Я бы с радостью укутал-завернул свою форельку в тетушкины меха.
И тут я отчаянно затосковал по женщине, по гостье вроде той, что временами навещала меня на другой квартире. Эта гостья была молодая девица, которая хотела стать стюардессой, а до тех пор использовала свое прелестное тело в баре, завлекая посетителей покупать выпивку. Ко мне она неизменно заходила под вечер, перед работой, и первым делом с любопытством озиралась в холостяцком жилище с несколькими современными офортами по стенам и книжными стеллажами, меж тем как я любовался ее движениями, ее предназначенными для меня позами, такова была прелюдия. Потом мы лежали обнявшись, она покусывала меня зубками, позволяла целовать ее, обнимать, пока мы оба, тяжело дыша, не устремлялись к пределу, к изнеможению. А после по-детски доверчиво лежали рядом, засыпали, тогда как с улицы доносились первые вечерние шумы. Затем она уходила, оставив в воздухе легкий след, точно мотылек.
Сейчас кровать была завалена содержимым тетушкина шкафа — мехами без форели, юбками, костюмами. Может, отдать этот дамский гардероб консьержке? Хотя она, наверно, воспримет такое предложение не столько с признательностью, сколько с недоверием.
У меня определенно развивалась самая настоящая фобия, страх прикосновения, ожидание поимки с поличным. Я собрал одежду с кровати, кучей сложил в передней. Разместил в шкафу собственные вещи. Там они теперь и висят, над картонками с загадочными тетушкиными сокровенностями.