С драгоценностями, сумкой, ключами и чемоданами тетушки я в тот же вечер выехал в Париж — присмотреть за квартирой и официально запустить сложную процедуру вступления в права наследства. А вскоре вообще перебрался в Париж, чтобы начать новую жизнь или хотя бы сделать такую попытку.
Чтобы чем-нибудь себя занять или превозмочь жуткий страх прикосновения, я достал из картонки на дне платяного шкафа первый попавшийся альбом с фотографиями и принялся листать. Карточки крепились к черным листам альбома с помощью клейких уголков, сплошняком, снизу доверху. Отчасти это были отпускные снимки, работы уличных фотографов. Тетушка — одна или в обществе подруг на прогулках по берегу моря, под пальмами или позирующая возле памятников и подъездов фешенебельных гостиниц. Дамы всегда одеты скромно, выглядят самоуверенно, порой заносчиво, изредка весело. Попадались в альбоме и студийные фотографии разных лет, по которым я мог проследить превращение мечтательной юной модницы в энергичную особу с хмурым выражением лица — отметины жизни. Групповые снимки, как мне представлялось, изображали собрания родственников, но, возможно, я ошибался. Мужчины в этом альбоме встречались редко, а уж про таких, что наводили бы на мысль о любовной интрижке, я вообще молчу. Моя родственница, похоже, всегда была одинока. Управляла или владела модными магазинчиками для дам. На некоторых карточках она стояла у входа в такие бутики с названиями вроде «Туши́к» или «Ла мимоза», одна либо с кем-нибудь из сотрудниц. Выглядели магазинчики не слишком презентабельно — переполненные витрины, стойки с нанизанными на плечики платьями выставлены на тротуар.
Тетушка была скромной деловой женщиной, имела ограниченный круг знакомых и одно-единственное близкое существо — собаку, фокстерьера. В альбоме нашлись студийные фотографии этой собаки, настоящие портреты. Казалось, вся тетушкина жизнь прошла между магазином, квартирой и более-менее дорогостоящими поездками на отдых. В молодости она выглядела очаровательно. Правда, о личной ее жизни фотоснимки не говорили ничего, возможно, таковой просто не существовало. В финансовом отношении она, пожалуй, всегда была независима, с годами все более одинока, за исключением собаки никаких привязанностей не имела и очень старалась производить впечатление солидное и положительное. Читала газеты, и книги тоже я обнаружил в квартире: Бальзака, Мопассана и еще кой-какие романы, но ничего такого, что позволяло бы сделать вывод об особых пристрастиях.
Я попробовал воскресить в памяти тетушку, какой видел ее в те считанные разы, когда бывал у нее в гостях. Ко мне она относилась неровно: то по-матерински опекала, то принималась командовать, то подлизывалась. Садись-садись, ты наверняка устал, сейчас сварю тебе кофейку. Напрасно я говорил, что ни сидеть, ни пить кофе не хочу, так как буквально только что сидел в бистро и пил кофе, чтобы не заявиться к ней раньше времени. Никаких возражений — тетушка спешила на кухоньку и ставила кофе, что-то напевая со слегка отсутствующим видом. Раздавался звонок в дверь. Собака заливалась лаем, тетушка кричала: Тише, тише, замолчи, негодник! — и через дверь спрашивала, кто там. Это были соседи, чета стариков, сморщенная темнокожая женщина, а за нею высокий корпулентный мужчина с неуверенной походкой, слепой. Алжирцы, как я позднее узнал.
С собакой на поводке я спускался вниз, слыша за спиной резкие голоса женщин и задумчивый голос слепого. И возле дома ждал тетушку, которая решила сводить меня в ресторан.
Я положил альбом на место, в картонку. По сути, я ничего о тетушке не знал. Родственницей она числилась в основном только на бумаге. Общих воспоминаний, связующих нитей у нас было всего ничего. И вдруг меня занесло к ней в наследники.
В этом наводящем тоску, даже отталкивающем окружении, где я шевельнуться не смел, мне неожиданно показалось, будто у меня тоже нет биографии, нет прошлого. Будто и мама никогда меня не ласкала, и отеческая рука по волосам не гладила. Будто ни чувства, ни воспоминания никогда не связывали меня с другими людьми. Я словно бы выпал из системы.
Интересно, жив ли еще слепой сосед? Лучше бы слышать его задумчивый голос, а не назойливое воркование голубей на заднем дворе. Паралич души — где-то я читал эту фразу. И тихонько пробормотал: Паралич души, — сидя в монументальном кресле подле столика, где раньше стоял телевизор с тусклым слепым экраном.
Что, если б тетушка увидела меня в этом жалком состоянии?
Охотник за наследством, проворчал я, как ты смеешь жаловаться, что тебе досталась квартира! Досталась-то она тебе просто потому, что ты, по всей видимости, единственный ее родственник, во всяком случае, единственный, кого удалось разыскать; вот почему ты можешь распоряжаться квартирой, хотя бы до поры до времени, пока не будут завершены все формальности с наследством. По доброй воле тетушка бы ее тебе не оставила, ведь в таком случае имелось бы завещание. Квартира досталась тебе без всяких на то оснований, ты ее присвоил! На самом деле ты-то и погубил тетушку. Погубил? Отчего я так подумал? Оттого, что погубил другую — свою жену и единственную любовь?