— Что за глуперское название?
— "Мэншн" или "Мэне", какая-то глупость вроде этого. Где живет эта вэри стар-рая цыпа со своими кошками, и там все эти вэри стар-рые дорогие вештши.
— Какие?
— Золото, серебро и вроде драгоценные камни. Это Англичанин говорит.
— Понимаю, — сказал я. — Хор-рошо понимаю.
Я знал, о чем он говорил: Олдтаун, сразу за жилым блоком Виктория. Да, хороший вожак всегда знает, когда проявить великодушие и согласиться с подчиненными.
— Очень хорошо, Джорджи, — сказал я. — Хорошая мысль, которую надо исполнить. Пойдемте-ка сразу.
И все мы вышли, а олд-баббушки говорили:
— Мы ничего не скажем, ребятки. Вы были здесь все время, мальчики.
Я ответил:
— Молодцы, старые девочки. Вернемся через десять минут и купим еще.
Итак, я повел трех своих другеров навстречу моему року.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
К востоку от "Герцога Нью-Йоркского" были конторы, потом старое обшарпанное библио, дальше — большой жилой блок, названный Блок Виктория в честь какой-то победы, а потом шли городские дома старого типа, которые назывались Олдтаун. Здесь были хор-рошие старинные дома, братцы, и жили в них старые льюдди, худые лающие стармены со стэками, вроде полковников, и старые цыпы — вдовы, и старые глухие мадамы — кошатницы, которых, братцы, не касался ни один тшелловэк за всю их невинную жизнь. И верно, здесь были старые вештши, которые могли принести кой-какую капусту на туристском рынке — картины, драгоценности и всякий прочий допластиковый дрек. Итак, мы тихонько подошли к этому дому под названием Мэне, перед ним были круглые фонари на железных столбиках, будто охранявшие парадную дверь с обеих сторон; в одной из комнат нижнего этажа горел тусклый свет, и мы нашли хорошее темное местечко на улице, чтобы посмотреть, что там творится внутри.
Там была эта старая цыпа с очень седым власом и вэри морщинистым ликом, она разливала млэко из бутылки в плошки, а потом ставила эти плошки на пол, и можно было понять, что там крутилось множество мяукающих котов и кошек. И можно было виддить, как та или другая большая жирная скотина прыгала на стол с разинутым ротером, вопя "мяу, мяу, мяу". И видно было, как эта олд-баббушка говорила с ними, вроде ругаясь. На стенах в комнате было много старых картин, старых, искусно сделанных часов, а также ваз и украшений, которые выглядели старыми и дорогими. Джорджи прошептал: "За них дадут вэри хор-роший дэнг, братцы. Уиллу-Англичанину они здорово нужны".
Пит спросил:
— А как войти?
Тут уж дело было за мной, и поскорее, пока Джорджи не начал говорить, зашептал я:
— Попробуем обычный путь, переднюю дверь. — Я вежливо подойду и скажу, что мой другер упал на улице в обморок. Джорджи может изобразить, когда она откроет. Потом попросим воды или позвонить доку. А дальше просто.
Джорджи возразил:
— Она может не открыть.
Я сказал:
— Почему не попробовать?
Он вроде пожал плечами и сжал губеры. Итак, я сказал Питу и старине Диму:
— Вы, други, станьте по обе стороны двери. Райт? Они кивнули в темноте: райт-райт-райт.
— Так, — сказал я Джорджи, — и смело пошел прямо к парадной двери.
Тут был звонок, и я позвонил, и внутри, в холле, раздалось! " бррррррр-бррррррр!" Там вроде прислушались, как будто цыпа и ее кошки навострили уши на это бррррр — бррррр и удивились. Так что я нажал на звонок чуть настойчивее. Потом я нагнулся к щели для писем и позвал таким благородным голосом: "Мадам, пожалуйста, помогите. Моему другу стало нехорошо на улице. Позвольте позвонить доктору, пожалуйста". Потом я увидел, что в холле включили свет, и услышал, как эта олд-баббусья в шлепанцах флип-флап, флип-флап подошла к парадной двери, и мне казалось, не знаю почему, что у нас под мышками было по большому жирному коту. Потом она крикнула удивительно низким голосом:
— Убирайтесь. Убирайтесь, или я буду стрелять. Джорджи услышал это и чуть не захихикал.
Я сказал, со страданием и настойчивостью в моем джентельменском голосе:
— О, мадам, пожалуйста помогите. Моему другу очень плохо.
— Идите прочь, — крикнула она. — Я знаю ваши грязные фокусы. Убирайтесь, говорю вам.
Да, это была милая невинность.
— Убирайтесь, — повторила она, — или я напущу на вас моих кошек.
Наверное, она была чуть тронутая, проведя всю жизнь в одиночестве. Тут я взглянул наверх и увидел окно над парадной дверью, так что, встав кому-нибудь на плэтшеры, можно было скорее пролезть внутрь. А то можно было проспорить весь нотш. Так что я сказал:
— Хорошо, мадам. Если вы не хотите помочь, мне придется нести моего несчастного друга в другое место.