Он немного успокоился, но не стал доедать яйцо.
— Я написал статью, — продолжал он, — утром, пока ты спал.
Она выйдет через день или около того, вместе с твоим портретом. Ты подпишешь ее, бедный мальчик, это отчет о том, что с тобой сделали.
Я спросил:
— А что вы со всего этого будете иметь, сэр? Я хочу сказать, кроме деньжат, которые вы получите за статью, как вы ее назвали. То есть, почему у вас такой зуб на это Правительство, если я осмелюсь спросить?
Он схватился за край стола и сказал, скрипя зуберами, вэри грязными и желтыми от канцерогенок.
— Кто-то из нас должен бороться. Надо защищать великие традиции свободы. Я не вхожу ни в одну партию. Где я вижу подлость, там я стараюсь ее уничтожить. Названия партий — ничего. Традиция свободы — это все. Простой народ готов отказаться от нее, о, да. Они продадут свободу за более спокойную жизнь. Поэтому их надо подталкивать, подталкивать…
И тут, братцы, он схватил вилку и ткнул ею два-три раза в стену, так что она вся согнулась. Потом он бросил ее на пол и вэри ласково сказал:
— Да ты кушай, бедный мальчик, бедная жертва нашего века. /Я совершенно ясно виддил, что у него в голловере уже не все дома/. Кушай, кушай. Съешь и мое.
Но я спросил:
— А я что с этого буду иметь? Меня вылечат от того, что со мной сейчас? Смогу я опять слушать Хоральную Симфонию, чтобы меня не тошнило? Смогу снова жить нормальной жизнью? Что, сэр, будет со мной?
Он посмотрел на меня так, братцы, будто никогда об этом раньше не думал, это ведь не идет ни в какое сравнение со Свободой и подобным дреком, и вид у него был удивленный, когда я это сказал, будто я эгоист, что хочу чего-то для себя. Потом ответил:
— О, я же сказал, ты живое свидетельство, бедный малчик. Доедай свой завтрак, а потом пойдем посмотрим, что я написал, ведь это идет в "Еженедельную Трубу " под твоим именем, несчастная жертва.
Ну, братцы, то, что он написал, было вэри длинной и вэри плаксивой писаниной, и когда я читал, мне было очень жаль этого бедного малтшика с его говоритингом о своих страданиях, и как Правительство отняло у него волю и что все льюдди должны подняться, чтобы не дать этому прогнившему и преступному Правительству остаться у власти, а потом я, конечно, усек, что этот бедный страдающий малтшик — никто иной, как Ваш Скромный Рассказчик.
— Здорово, — сказал я. — Вэри хор-рошо. Вы пишете будь-спок, сэр.
Тут он взглянул на меня вэри пристально и спросил: — " Что?" — будто услышал меня впервые.
— А, это, — ответил я, — мы зовем это языком надцатов. Все подростки так говорят, сэр.
Потом он потопал в кухню мыть тарелки, а я остался в этой одолженной мне ночной одежке и туфлях, ожидая, пусть мол будет, что будет, ведь своих планов у меня не было, братцы.
— Пока этот Ф. Александер Великий был на кухне, в дверь позвонили — динг-линг- линг.
— А! — воскликнул он, выходя и вытирая руки, — это те самые люди. Пойду открою.
Он пошел и впустил их, и из коридора донеслось раскатистое "ха-ха-ха", разговор и "хэлло", и насчет паршивой погоды; потом они прошли в комнату, где был огонь, и та книга, и статья о том, как я страдал, увиддили меня и закричали: "Ааааа!", как это бывает. Тут было три вэка и Ф. Алекс сказал мне, как их звать. З. Долин был такой прокуренный тип, с одышкой и все кашлял — кхэ-кхэ с канцерогенкой в ротере, осыпая пеплом все свои шмотки и вэри нетерпеливо стряхивая его рукером. Он был маленьким, круглым и жирным вэком, с большими бриллями в толстой оправе. Потом был Такой-то Сякой-то Рубинштейн, вэри длинный вежливый тшелловек с настоящим джентельменским голосом, вэри стар-рый, с бородой вроде яичного цвета. И, наконец, тут был Д.Б. да-Силва, у него были быстрые движения и от него сильно пахло духами. Все они разглядывали меня вэри хор-рошо и были, кажется, страшно довольны тем, что увиддили. 3. Долин сказал:
— Неплохо, неплохо, а? Каким прекрасным орудием может стать этот мальчик. Конечно, было бы не худо, если бы он выглядел даже более больным и похожим на зомби. Да, это пригодится. Без сомнения, можно кое-что придумать.
Мне не понравилась шуточка про зомби, братцы, и я спросил:
— В чем дело, братишки? Что вы замышляете насчет вашего маленького другера?
Тут вмешался Ф. Александер:
— Странно, странно, эта манера и тон мне что-то напоминает. Мы когда-то встречались, я уверен.
И он задумался, наморщив лоб. Этого надо было остерегаться, о. братцы. Д.Б. да-Силва сказал: