— Нужны митинги, в основном. Представить тебя публике на митингах будет чрезвычайно полезно. И, конечно, во всю использовать газеты. Тема — загубленная жизнь. Мы должны зажечь все сердца.
Он показал свои тридцать с лишним зуберов, вэри белых на фоне смуглого фаса, ведь он малэнко походил на иностранца. Я сказал:
— Никто мне не говорит, что мне со всего этого будет. Меня мучили в тюрьме, выбросили из дома мои собственные родители со своим поганым наглым жильцом, избили старики и чуть не убили менты — что же будет со мной?
Тут заговорил этот вэк, Рубинштейн:
— Ты увидишь, мальчик, что Партия не останется неблагодарной. О, нет. Когда все это кончится, тебя ждет очень приятный маленький сюрприз. Подожди и увидишь.
— Я требую только один вештш, — закричал я, — стать нормальным и здоровым, как в старые дни, чтобы малэнко развлекаться с настоящими другерами, а не с теми, кто так себя называет, а на самом деле скорее предатели. Вы можете это сделать, а? Может хоть один вэк сделать меня, каким я был? Это то, что я хочу, и то, что я хочу знать!
— Мученик за дело Свободы, — сказал З.Долин. — Ты должен играть эту роль, не забывай. А тем временем мы о тебе позаботимся.
И он начал гладить мой левый рукер, будто я был идиотом, и улыбался, как дурмэн. Я закричал:
— Перестаньте обращаться со мной как с вещью, которую надо использовать! Я вам не идиот, как вы, может, думаете, безмозглые ублюдки! Обычные преступнинги глупы, но я не обычный и не какой-нибудь Дим! Вы слышите?
— Дим, — повторил Ф.Александер, будто удивляясь. — Дим. Где-то было такое имя. Дим.
— А? — сказал я. — Причем тут Дим? Что вы знаете про Дима?
И потом я сказал себе: "О, господи помоги!" Мне не понравились глазеры Ф. Александера. Я пошел к двери, чтобы подняться, взять свои шмотки и смыться.
— Я почти что поверил, — сказал Ф.Александер, оскалив желтые зуберы, с безумным взглядом. — Но это невозможно. Клянусь Христом, если бы это был он, я разорвал бы его. Я бы его растерзал, ей-Богу, да, да, растерзал бы.
— Ну, — сказал Д.Б. да-Силва, погладив его по груди, как собачонку, чтобы успокоить его. — Все это в прошлом. Это были совсем другие люди. Мы должны помочь этой несчастной жертве. Вот что мы должны сделать сейчас, думая о Будущем и о нашем Деле.
— Я только надену свои шмотки, — сказал я, — стоя у лестницы, — то есть одежду, и уйду один. Я хочу сказать, что я за все благодарен, но у меня есть своя собственная жизнь.
Потому что, братцы, мне хотелось поскорее отсюда убраться. Но 3. Долин сказал:
— Нет, нет. Ты у нас дружок, и мы тебя так не отпустим. Пойдем с нами. Увидишь, все будет хорошо.
И он подошел ко мне, чтобы опять схватить за рукер. Тут, братцы, я думал начать дратсинг, но мысль о драке вызвала у меня слабость и тошноту, так что я остался стоять. Потом я увидел это безумие в глазерах Ф. Александера и сказал:
— Говорите, что делать. Я в ваших рукерах. Только давайте начнем сразу, братцы.
Потому что все, что я сейчас хотел, это выбраться из этого мьеста под названием "Домашний очаг". Мне начинали малэнко не нравиться глазеры Ф.Александера.
— Прекрасно, — сказал этот Рубинштейн. — Одевайся, и мы идем.
— Дим, дим, дим, — продолжал тихонько бормотать Ф. Александер. — Что или кто был этот Дим?
Я поднялся наверх вэри скор-ро и оделся буквально за пару секунд. Потом вышел с этими тремя, и мы сели в авто: Рубинштейн с одной стороны от меня, а 3. Долин, кашляя "кхе-кхе-кхе" с другой. Д.Б. да-Силва повел машину в город к жилому блоку не так далеко от того, который был моим собственным жилым блоком или домом.
— Выходи, мальчик, — сказал З. Долин, кашляя так, что канцерогенка в его ротере разгорелась, как маленькая печь. — Тут мы тебя поселим.
Мы вошли /тут тоже были эти вештши насчет Трудового Достоинства на стенах вестибюля/, поднялись на лифте и вошли в квартиру, как все квартиры во всех жилых блоках города. Вэри-вэри маленькая, с двумя спальнями и одной жилой едально-рабочей комнатой, со столом, заваленным книгами, бумагами, чернилами, бутылками и прочим дреком.
— Вот твой новый дом, — сказал Д.Б. да-Силва. Располагайся, мальчик. Еда в буфете. Пижама в ящике. Отдыхай, отдыхай, смущенный дух.
— А? — спросил я, не совсем это поняв.
— Все в порядке, — сказал Рубинштейн своим старменским голосом. — Сейчас мы уходим. Надо кое-что сделать. Вернемся позднее. Занимайся, чем хочешь.
— Еще одно, — прокашлял 3. Долин — кхе-кхе-кхе. — Ты видел, что беспокоит измученную память нашего друга Ф. Александера. Может быть, действительно…? Я хочу сказать, ты..? Думаю, ты знаешь, что я имею в виду. Больше мы к этому не вернемся.