— Так это вы познакомили графа с Эберхардтом? — удивился Смолянинов.
Рукавишников закивал.
— Я тогда только вернулся из Александрии. Видите ли, он, в силу своей должности, имеет доступ к таким… хм… источникам, которые недоступны для других. И когда старик увидел ларец — вы бы видели, что с ним было! Беднягу чуть удар не хватил.
— Какие «источники» вы имеете в виду? Видимо, что-то из собрания, хранителем которого состоит Эберхардт? Но я полагал, что все экспонаты давно изучены и подробно описаны!
Рукавишников умоляюще сложил руки перед собой:
— Ради бога, Леонид Иваныч, не вынуждайте меня нарушать обещание! Поверьте, ничего путного из этого не выйдет: мне и без того нелегко было завоевать доверие Эберхардта, и если он заподозрит, что я не выполнил обещания, то может захлопнуть дверь у нас перед носом. Поймите: он не то что показывать свои подземелья — говорить с вами не стал бы без моего поручительства. А так нам будет открыто все!
— «Все» — это что? — сощурился Смолянинов.
— Имейте терпение! — отрезал историк, для пущей убедительности, сопроводив слова энергичным жестом. — Что, в самом деле, за спешка? Скоро сами все увидите!
Из путевых записок Л.И. Смолянинова.
«…Итак, вечером нас ждёт Эберхардт — записку от него принёс посланный унтер-офицер. Глаза у него бегали, и весь он был какой-то запыхавшийся. Я присмотрелся — так и есть: скула слегка припухла, а костяшки на кулаке ободраны. Конечно, эка невидаль — следы свежего мордобоя у моряка, но я, всё же, поинтересовался, в чём дело. Оказалось, возле дворца хедива Кондрат Филимоныч (так звали бравого кондуктора) почуял за собой слежку. Туда-то он добрался без помех, вызвал служителя, дождался немца-архивариуса и, как было велено, передал депешу. Но на обратном пути за ним увязался скрюченный араб в грязной полосатой абе. Кондуктор сперва не обратил на него внимания: публика на улицах Александрии — сплошь арабы, платье которых не знало мыла и стиральной доски с того момента, когда было впервые надето, и половина этих одеяний тоже имеют полосатую расцветку. Подозрительный араб шёл за моряком, не скрываясь, и Кондрат Филимоныч, присмотревшись к соглядатаю, решил дождаться того за углом и начистить ему физиономию. Сказано-сделано: на вопли магометанина сбежалось ещё пяток единоверцев, но численный перевес им не помог: разогнав нехристей подвернувшейся под руку оглоблей от арбы, унтер отправился к особняку экспедиции. Но уже не в одиночку: по пятам за ним следовала целая толпа. Арабы орали что-то на своем наречии, делали угрожающие жесты и швырялись всякой дрянью, не рискуя, впрочем, сокращать дистанцию.
Кондрат Филимоныч голову готов был дать на отсечение, что среди них был тот, первый, соглядатай — он-де узнал негодяя по разорванной абе и битому рылу. Выводы получались неутешительные: едва мы успели ступить на улицы Александрии, как нас уже выследили, и уж точно, не с добрыми намерениями. Но, делать нечего: оставив Антипа стеречь дом, мы втроём — ваш покорный слуга, Рукавишников и бдительный кондуктор — зашагали к дворцу хедива. Садыкову, отправившемуся по делам службы к консулу, мы оставили записку: как только освободиться, брать вооружённых казачков и ожидать возле дворца…»
Хранитель собрания хедива оказался сухоньким, жилистым старичком, с острой бородкой, огромными роговыми очками на морщинистом лице, в совершенно неуместном британском офицерском кителе поверх старого фланелевого жилета. Наверное, подумал Смолянинов, в подземелье не слишком тепло, несмотря на то, что наверху царит удушающая жара. Рукавишников церемонно представил гостей друг другу. Увы, Эберхардт не соответствовал торжественности момента: руки у него мелко дрожали, глаза бегали, голос то срывался на визжащие нотки, то переходил в свистящий шёпот. Все это столь явно отдавало театром и мелодрамой, что Смолянинов слегка даже растерялся. Но, тут же напомнил себе, что и подземелье, и дворец наверху и даже таинственные соглядатаи — это все отнюдь не декорация…
Попетляв некоторое время по коридорам, (Смолянинов быстро запутался и теперь с беспокойством прикидывал, как, случись что, выбираться из эдакого лабиринта), немец привёл посетителей к неприметной лестнице, скрытой в нише стены. Ниша была заперта массивной железной решёткой с висячим замком. Эберхардт скрежетнул ключом и шустро, что говорило о богатой практике, заковылял вниз.