— Ядрить вас в душу, морячки….! Стаксель полощет, а они вытаращились, как мышь на крупу!
И смачный звук оплеухи. Мимо меня кубарем пролетает низкорослый, чернявый левантийский грек — и кидается к одному из канатов, уложенных аккуратными бухтами вдоль борта, под кофель-нагелем, длинной доской, утыканной точёными дубовыми и бакаутовыми стержнями. На них заведены концы, с помощью которых управляются паруса. Левантиец в три рывка разматывает желтый сизалевый стаксель-шкот и принимается его тянуть. Блок скрипит, белоснежное треугольное, сильно вытянутое к верхнему углу полотнище упруго выгибается, принимая ветер.
Бравому кондуктору пришлось отправиться с нами, поскольку в Александрии, после учинённого там безобразия, оставаться ему не было не с руки. Садыков, временно принявший Кондрата Филимоныча под своё начало, хотел сдать его в Адене с рук на руки русскому консулу, но унтер чуть ли не в ногах у меня валялся — и уговорил-таки оставить его при экспедиции! Я отправил консулу требование надлежащим образом оформить прикомандирование унтер-офицера Гвардейского флотского экипажа Кондрата Туркина, сына Филимонова, пятнадцатого года службы, к экспедиции в связи с выбытием из строя по ранению рядового казака Загогулина.
Забайкальцу не повезло: во время перестрелки на площади, возле дворца хедива он словил в мякоть руки револьверную пулю. Рана, хоть и была не опасна, но в жарком климате заживала плохо. Казак мужественно терпел и даже помогал сослуживцам караулить александрийскую добычу. Но рана болела всё сильнее, и было решено отослать пострадавшего в Россию. Вместе с ним поехала в Петербург и александрийская добыча — большая часть „свинцовых книг“ и оригиналы Эберхардтовых свитков. Консул получил строжайшее указание хранить их в своей резиденции и лично — ЛИЧНО! — сдать на русский военный корабль. При документах будет неотлучно находиться и Рукавишников — он, вместе с раненым Загогулиным оставлен в Адене. Вильгельму Евграфовичу надлежит передать материалы Эверту и в ожидании нашего прибытия заниматься их разбором.
Ларец же с Ключом я решил взять с собой — что-то подсказывает мне, что он нам еще понадобится…»
Из переписки поручика Садыкова
с мещанином Картольевым
«Здравствуй на много лет вперёд, братец Картошкин! Вот и остались позади море Красное и славный город Аден, где англичан и иностранцев всяких языков, кажется, больше чем местных обитателей, йеменских арабов. Как назло, „Леопольдина“ попала в полосу штилей, и мы вторую неделю болтаемся мы посреди моря-окияна. Солнце печёт все свирепее, судёнышко наше замерло посреди круга ослепительно сверкающей, аки расплавленное серебро или жидкий металл меркурий, воды. Кондуктор Кондрат Филимоныч алчно косится на доски палубного настила и ротанговый шезлонг мадемуазель Берты — угля на борту кот наплакал, а дерево вполне может заменить его в топках парового котла. На недостаток провианта мы пока не жалуемся, да и пресной воды, по счастью, хватает. В избытке и напитки иного рода, так что у нас форменный морской курорт и, если бы не жара и теснота — так и не хуже крымской Ливадии.
По нескольку раз на дню устраиваем морские купания. Делается это так. С борта на длиннющей оглобле, по-морскому именуемой „выстрел“, на воду спускают запасный парус. Наполняясь водой, он образует нечто вроде бассейна, где мы и плещемся в своё удовольствие. Я поначалу думал, что это делается в опасении акул, каковых в Красном море и Индийском окияне великое множество. Но мне объяснили, что предосторожность эта предпринимается, чтобы никто не утонул — оказывается, многие моряки не умеют плавать! Это считается у них дурной приметой: хорошему пловцу не избежать купания при кораблекрушении.
Ежедневных купаний на борту „Леопольдины“ ожидают с нетерпением, и не только ради возможности освежиться. На то под рукой есть парусиновое ведро, да и во всякое время можно окунуться — предупреди вахтенного, да попроси кого-нибудь покараулить у лееров с винтовкой, на предмет акул. Гвоздь и коронный номер наших омовений — мадемуазель Берта.
Ты знаком, конечно, с нелепыми приспособлениями, именуемыми „купальными кабинами“. Ими пользуются представительницы прекрасного пола для водных процедур. Правила приличия требуют, чтобы даму доставляли прямо в воду в тележке-домике, движимой лошадьми: кабинка заезжает по дощатому настилу в воду, где дама, открыв обращённую к морю дверку, погружает своё естество в воду, не опасаясь нескромных взоров. Погонщику остаётся ждать, когда купальщица просигналит флажком, что вернулась в кабинку, и вытаскивать деликатный груз обратно на песок.