По случаю жары самозваная участница экспедиции обходилась минимумом предметов туалета, положенного благовоспитанным особам её пола — так что зрелище поручику открывалось весьма преувлекательное. Вот и теперь: Берта склонилась к руке раненого героя, чтобы зубами затянуть узел, и тот поспешно отвел в глаза.
— Ну вот и всё, мон шер… — Молодая женщина ласково потрепала офицера по шевелюре. — Сама по себе рана неопасна, да и крови вы потеряли совсем немного. Неделя, много полторы — и вы думать забудете об этой царапине!
Запасы медикаментов тают с пугающей скоростью, с беспокойством подумал Смолянинов. Что-то будет дальше? В достаточном количестве имелись: хинный порошок, взятый на случай заболеваний малярией, салицил и препараты опия от простуд и зубных болей. Но стоит кому-то слечь всерьёз…
Даже здесь, на заболоченном западном берегу Альберт-Нианца в воздухе отчетливо ощущалась нездоровая, тяжёлая сырость; что же будет, когда придётся неделями идти по дождевым джунглям? Впрочем, Клеймель странствовал в этих краях, считай, в одиночку, с единственным осликом, и ничего — вернулся живой и даже почти здоровый…
Руку Садыкову задела случайная пуля: когда экспедиция отказалась платить дань за свободный проход попавшейся на пути шайке из трёх десятков негров племени мангбатту, те обиделись и попытались вразумить пришлых чужаков с помощью ассагаев и парочки древних кремневых мушкетов. Урядник Ерофеич от такой наглости опешил: за прошедшие несколько недель они привыкли к тому, что встреченные отряды либо разбегаются при виде грозных белых путешественников, либо почтительно приветствуют караван, изо всех сил стараясь выказывать миролюбие. Смолянинов казака огорчил, категорически запретив учинять смертоубийство, и забайкальцы с угрюмым видом палили поверх голов завывающих дикарей, пока пуля, выпущенная с полутораста шагов (запредельная для древних самопалов дистанция) не стукнула Садыкова в мякоть плеча.
Рана и в самом деле, оказалась пустяковой: в других обстоятельствах поручик не обратил бы на неё внимания. Но в тропиках любая царапина чревата серьёзными неприятностями, к тому же, урядник, которому другая пуля пробила пробковый французский шлем и скользнула по волосам, чувствительно обжёгши кожу головы, всерьёз рассвирепел и жаждал свести счеты с возомнившими о себе негритянскими разбойниками.
Казак сидел на перевернутом вьючном седле и мрачно косился туда, где скрылись пару часов назад воители-мангбатту. Из-за рощицы дынных деревьев, торчащих островками посреди высокой травы, доносились заунывные вопли и грохот барабана с диковинным названием «там-там».
— Как бы снова не сунулись. — озабоченно заметил Смолянинов. — Ты бы, Степан Ерофеич, проверил своих — не спят ли на постах?
Урядник скосил черный, цыганский глаз на начальство:
— Умный ты мужик, Иваныч, но порой удивляюсь я — чисто дитя малое! Взялся, понимаш, казака учить стражу нести! Небось, не заснут, коли жизнь дорога — знают, как сонные караулы ножиками режут, сами не раз таким-то манером душегубствовали. Не боись, станишные всё как надо сладят…
Смолянинов вздохнул и отошёл. Урядника он уважал: этот основательный дядька, казалось, ни чему не удивлялся и готов был справиться с любой неприятностью — дай только время прикинуть, что к чему, да не лезь с дурацкими советами поперек знающих людей. Урядник платил Смолянинову тем же — во-первых, тот был начальством, а во-вторых, мог ответить на любой вопрос — и насчёт земель, через которые лежал путь экспедиции, и насчёт обычаев их обитателе, и о древней, особенно евангельской, истории. А пуще всего Ерофеич любил обстоятельные, неторопливые беседы о божественном — происходивший из старообрядцев, он оказался падок до таких разговоров, и был благодарен Смолянинову за то, что тот ни разу не попрекнул его старым чином и двоеперстием.
Степан Ерофеич проводил Смолянинова взглядом и покачал головой. Уважение кончено, уважением, но в воинских делах начальник — сущее дитя. Не дело это: коли поставили его, урядника, беречь учёных людей, так уж извольте не мешать, а то командиров развелось — плюнуть некуда! Вон, ихнее благородие, поручик Садыков тоже верещал: «Не убивайте их, да не убивайте!» А как не убивать, коли озоруют? Вот и доверещался — пуля в плечо, и хорошо ещё, что вскользь… А ведь у энтих самопалов такой, прости Господи, калибр, что могло и вовсе руку оторвать!