Выбрать главу

Смолянинов, к своему стыду не слишком хорошо знал Библию — во всяком случае, до казака-старообрядца, заучивавшего священную книгу наизусть, ему далеко было. Но сюжет узнал сразу:

— The Assyrian came down like the wolf on the fold, And his cohorts were gleaming in purple and gold…

— Это по-английски, сочинение лорда Байрона. — пояснил он в ответ на недоуменный взгляд казака. — Написано как раз по тому стиху из Библии. А литератор Александр Толстой перевел на русский:

— Ассирияне шли, как на стадо волки, В багреце их и в злате сияли полки…

Казак немного подумал, будто повторяя строки про себя, потом одобрительно кивнул.

— У него еще есть повесть из старинной жизни, «Князь Серебряный» — не доводилось почитывать?

Урядник замотал головой.

— Не, Иваныч, мы больше духовное, да еще воинский устав. А книжонки мирские — зачем? Только бесей тешить, сплошной соблазн да суесловие! Этот поп, хоть и немецкой веры, а правильно все толкует. И негритянцы его вон как слушают — понимают, видать, Слово Божье! Не то, что злыдень Мванов и евонные абреки…

С миссионером, обосновавшимся в селении ваниоро, путешественники уже успели познакомиться. Это был голландец, лет двадцати пяти от роду — он недавно сменил на этом посту своего предшественника. Тот прожил с дикарями пять лет, пока не помер от какой-то местной болезни, но до тех пор успел привести в лоно лютеранской церкви чуть ли, не половину племени.

Проповедник в очередной раз вздел руки и запел надтреснутым голосом. Ваниоро подхватили — слова на их наречии разительно контрастировали с мелодией церковного гимна. Смолянинов немного послушал, вздохнул и повернулся к шатру спиной.

— Пошли, Ерофеич, у нас еще до утра дел невпроворот, а до рассвета всего ничего. И вот что — расскажи-ка еще разок, как твои молодцы к ваганда в лагерь ползали? Мелькнула там одна любопытная деталь…

II

Из путевых записок Л.И. Смолянинова.

«Барабаны грохотали всю ночь — видимо, перед сражением ваганда старательно призывали на помощь своих языческих духов. В селении ваниоро все обстояло в точности наоборот, прямо по словам поэта: „тих был наш бивак открытый“. Оборонные работы закончились только к трем пополуночи, и руководство экспедиции собралось в палатке, за колченогим самодельным столиком. В плошке чадил, плавая в масле, фитилек, и на его свет из темноты летела насекомая погань.

На этот раз главные новости принес Дрейзер. Пока мы возились с ремонтом „Гочкиса“ и обустраивали минные горны, немец проводил время в беседах с ваниоро. Он, единственный из нас (не считая, разумеется, Кабанги), мог немного изъясняться на местном наречии, а потому я с самого начала отправил его собирать слухи, сплетни — словом, все, что могло пригодиться.

И ведь как в воду глядел! После заката в селение вернулись трое лазутчиков, отправленных во вражеский стан. Разузнали они куда как больше наших пластунов — главным образом, потому, что понимали, о чем галдят возле костров супостаты-ваганда и их союзники. Длинное перечисление названий племен и вождей ничего нам не дало, разве что удалось уточнить примерную численность: около восьми сотен, и из них пятьсот — собственно, войско Мванги. Лазутчики сумели даже выяснить, сколько ружей имеется в стане неприятеля — для этого они наблюдали за плясками у костров и считали счастливых обладателей чудо-оружия, хваставших перед соплеменниками. Я так и не понял, как лазутчики отличали одного владельца ружья от другого, так что приходилось верить на слово — огнестрельный арсенал неприятеля насчитывал два с половиной десятка стволов. Учитывая манеру обращения негров с оружием — не больно-то и страшно, особенно в сравнении с исправным „Гочкисом“ и десятком отличных винтовок в наших руках.

За оружие взялись все, включая Кабангу, Дрейзера и мадмуазель Берту с ее слугой. Я, попытался отговорить девушку от столь явного безрассудства — для приличия, а по правде говоря, больше для успокоения совести. Но она и слушать ничего не желала: „Милый Леонид, в плену у дикарей меня ждут ничуть не меньшие бедствия, чем любого из вас. А, может, кое-что и похуже. Так что и не думайте спорить — я, как и вы все, буду защищать собственную жизнь!“ Я бросил уговоры — в конце концов, стреляла она превосходно, не уступая в этом остальным членам экспедиции. А трехствольный льежский штуцер штучной работы, составлявший гордость ее дорожного арсенала, казался куда более грозным оружием, нежели мой „Мартини-Генри“ или „Винчестеры“ казачков.