Павел Андреевич приходился маме Стасика дядей, поэтому Стасик мог смело называть его дедом. В свои неполные пять лет Станислав повидал достаточно родни и со стороны отца, и со стороны матери, но с дедом Пашей и его семьёй должен был увидеться впервые. Тот давно звал их погостить на недельку, но выбраться в Иркутск им удалось лишь с оказией – проездом с Дальнего Востока, где они жили втроём довольно продолжительное время.
На вокзале Павел Андреевич встречал их на своём стареньком "Москвиче" небесно-голубой расцветки. Радостно улыбнувшись, разглядев их среди вокзальной толпы, он шагнул к ним с распростёртыми объятьями. Дед оказался сухим и моложавым, и почти совсем седым. На нём был тёмно-синий костюм, очки с толстыми линзами и широкополая шляпа в стиле сороковых. Добродушная улыбка, вся сплошь из железных зубов, сверкающих серебром в лучах июльского солнца, пьянящий аромат самосада, ну и, конечно же, потрясающий, великолепно пахнущий бензином "Москвич" расположили Стасика к деду с первой же минуты.
После приветственных слов и продолжительно-сочных родственных поцелуев обычно пугливый и недоверчивый к новым людям, он уселся к деду на колени и попросил "хотя бы разок нажать на бибикалку". Дед опрометчиво разрешил. В ответ на нажатие детской ручонки на антрацитовую выпуклость рулевого колеса "Москвич" отозвался пронзительно-радостным гудком.
– Прямо как слоник!, – восторженно воскликнул Стасик.
По дороге к дому, где их ждали жена деда Паши, его дочь, а также безвременно погибший, но весьма аппетитно запечённый к праздничному столу поросёнок Тарзанчик, Стасик нажимал "бибикалку" при каждом удобном случае, благо, что таких случаев растроганный дед представил ему немало. Родители Стасика, сидевшие на заднем сиденье, беспокойно пытались уговорами и окриками пресечь это акустическое безобразие, но, взятый в плен очарованием детской непосредственности дед Паша с упоением давно не нянчившего мальцов пенсионера, никак не мог отказать юному Стасику в таком пустяке.
Увы, когда через час после встречи они въезжали во двор громадного дедпашиного дома, клаксон пожилого авто уже не гудел как слоник, а лишь натужно хрипел.
Стасик понял, что доигрался.
Совесть начала мучить его ещё до обеда, когда мама с папой растравили и без того терзаемую душу разговорами о том, что вместо того, чтобы завтра поехать к деду на дачу, придётся сидеть дома, ввиду капитального ремонта "бибикалки". Проникшись трагической мыслью, что из-за собственной прихоти, он лишил деда заслуженного выходного, а остальных взрослых чудесного дня на природе с банькой и гармошкой (на которой, приняв вместе со всеми взрослыми некоторое количество водки "за встречу" из запотевшей бутыли, им уже наигрывал дед Паша) Стасик впал в горькое и щемящее уныние. То самое детское уныние, знаете ли, которое почти никакому взрослому никогда почему-то не вспоминается. А посему оно остаётся недосягаемым для подросшего восприятия – словно река за рассветным туманом. Впрочем, как и для ребёнка – грань между шуткой, сказанной всерьёз и упрёками, высказанными в виде шутки.
Увидав потухший взгляд мальца, дед попытался успокоить Стасика фразой о том, что починка клаксона дело пустячное и много времени не займёт, но мама Стасика шёпотом пресекла его попытки, мол, пускай помучается – впредь раз не будет таким настырным.
И Стасик мучился. Мучился вечером, лишь ненадолго забывшись в игре со своим новым другом – мохнатым и терпко пахнущим псиной Барбосом, освобождённым, в честь праздника от гремящей цепи. Мучился, засыпая ночью на волшебно мягкой перине, пытаясь побороть укоры неумолимой совести. Мучился даже утром, проснувшись раньше обычного, мгновенно вспомнив о своей вине. Солнце рвалось к нему сквозь накрахмаленные занавески, словно пытаясь сказать: "Не горюй! Всё наладится!", но невидимые неутомимые кошки всё продолжали скрести и скрести где-то в груди.
Выйдя на двор к рукомойнику, Стасик увидал у ворот сарая сидящего на деревянной колоде деда, что-то мурлыкающего себе под нос и починяющего клаксон возле распахнутого всеми пятью дверьми, словно крыльями, "Москвича". Вокруг были разложены в каком-то особом порядке различные детали и инструменты, вдруг явившись Стасику в виде причудливых камней и растений из какого-то волшебного механического сада (позже, уже взрослым, он испытал это умиротворяющее чувство гармонии, увидав японский сад камней, но сейчас это было неосознанное ощущение абсолютного совершенства). Дед обильно смазывал некоторые детали густой смазкой, клал их обратно, и они глянцево лоснились в утренних лучах, пока он не присоединял их к механизмам автомобиля.