– Четверо? Как занимательно… – она не шутила, в голубых глазах и правда вспыхнули искорки интереса. – Знаете, в честь моего возвращения я хочу одарить одного из вас. Будем считать это, скажем так, приветственным подарком. Встаньте.
Стоило мысли о том, что это невозможно, ворваться в сознание, как Семен уже ощутил невероятный прилив сил. Он даже не знал, с чем это можно сравнить, ведь никогда не испытывал ничего подобного. Словно пустыня разом превратилась в колышущийся океан. Он не встал, он вскочил с горячего песка, хотелось прыгать, бегать, делать хоть что-нибудь, чтобы хоть немного уменьшить полыхающее в мышцах пламя.
Естественно, он был не один такой. Еще три фигуры сейчас приплясывали на месте, на в силах сдерживать свои порывы. Вот только что-то подсказывало Семену, что ничем хорошим это не закончится. Предчувствие его не подвело.
– Я сказала про подарок одному из вас, но кто именно его получит – решать вам, – чарующий голос богини не допускал вариантов. – Приз получит сильнейший и единственный. Деритесь насмерть!
На секунду воцарилась полнейшая тишина, нарушаемая лишь диким биением сердец и шелестом рассыпающегося в труху автомата спецназовца. Ни у кого не возникло даже мысли о том, что эти слова – просто жесткая шутка или глупый розыгрыш. В голосе богини был слышен непреодолимый закон, нарушение которого приравнивалось к страшнейшему из грехов. Семен буквально ощутил, как трещат его кости, а волосы на голове встают дыбом, когда вся мощь этого приказа обрушилась на его смертное тело.
А затем, словно снятое со стоп-кадра кино, мир закружился в бешенном танце.
Ученый, до этого выглядевший пусть взволнованным и испуганным, но не потерявшим достоинства, превратился в едва шевелящийся комок стонов и причитаний. Видимо, он только сейчас понял, что происходящее вокруг – не сон и не розыгрыш.
Боец, напротив, явно воодушевился. В его глазах читалась неприкрытая агрессия и жажда чужой крови. Жуткое зрелище, особенно когда у такого человека в руках армейский нож. Лишь война могла столкнуть двух таких непохожих персонажей в таких первобытных обстоятельствах: убей или убью тебя. И не было никаких сомнений, кто выйдет победителем из этой схватки.
Рукоять кинжала с тошнотворным хрустом врезалась в череп доктора наук. Еще двенадцать дюймов стали к тому моменту уже были внутри его серого вещества. Свернувшееся калачиком тело обмякло и затихло, этот, наверняка выдающийся человек уже никогда не сделает ни одного открытия.
Зрелище это было страшным, вот только сейчас Семена волновало отнюдь не оно. И даже не человек, шедший на него в атаку. Неуклюжими движениями, покрывая ладони порезами, молодой водитель отмахивался от скальпеля, крепко сжатого в руке Вайдо Янсонса.
В глубоко посаженных глазах доктора горел страх. Сейчас ему было плевать на все награды и призы. Он просто не хотел умирать. Тот, кто всю свою жизнь спасал людей, перед лицом смерти предал данную когда-то клятву «не навреди». Желание жить – величайшее стремление всего, что этой жизнью обладает, взяло верх над моралью, этикой, товариществом и всем тем, что бережно взращивала в человеке цивилизация. Перед лицом смертельной угрозы показались все те первобытные инстинкты, что обычно мирно спали внутри.
Несмотря на то, что два пальца из десяти перестали ощущаться, а по рукам стекала теплая и липкая кровь, Семен думал совсем о другом. Его волновал один-единственный вопрос. Почему он в порядке? Ученый, не способный в последнюю секунду перед смертью перестать рыдать и пачкать рубашку слюнями, солдат, сейчас с остервенением покрывающий его труп десятками ударов и доктор, с диким смехом пытающийся всадить молодому человеку в горло острое лезвие.
Чем он, простой водитель, в прошлом отличный инженер и ужасный муж, чем он заслужил эту муку: кристально чистым сознанием осознавать чужое безумие? Это не был страх, отвращение, пренебрежение… он не испытывал к этим людям ненависти или жалости, не хотел их смерти, как и не хотел их спасения. Он просто смотрел. Даже не так. Он наблюдал. Как ученый, постукивающий по стеклу клетки с красноглазыми крысками.
Семен был абсолютно спокоен. Он не пытался сделать ничего, что бы изменило ситуацию в ту или иную сторону. Даже сердце билось ровно и четко, словно не висела на волоске его жизнь. И вот именно это состояние было самой настоящей пыткой. Где-то там, очень глубоко, молодой человек бился в дикой агонии, наблюдая, словно бы со стороны за движениями своих же рук. Боль была не физической, но от того казалась в сотни раз страшнее. Ощущение пустоты разрывало его на части, затем собирало по кусочкам и снова дробило миллионами осколков.