Музыка в наушниках играла только для него, тишина дворов служила лучшим аккомпанементом. Видеокамера, неработающая, тоскливо проводила его, стоило Славе завернуть в переулок. Место отдалённо напоминало то, где когда-то собиралось питерское «SLOVO».
— Не Black Star, но Black Label, первый на бите как Нил Армстронг […] Мы построили с нуля этот амфитеатр. Хейтер скулит, но я догхантер…
Культура висела на волоске, вообще-то, прав был Мирон однажды, говоря, что именно Карелину суждено будет её развалить.
Слава, собрав ненависть в кулак, ударил по стене и сорвал с себя наушники. Разве такого Чейни от него ждал! Разве должен Слава сидеть за стенами и позволять Мирону делать всё то, что ему вздумается?
Замахнувшись, Слава отшвырнул прочь плеер. Скатившись по крыше одного из домов, он свалился за забор.
Из мусорного контейнера, куда упал плеер, отправленный Карелиным в полёт, с кряхтением высунулась голова Большого Русского Босса. Он огляделся по сторонам, зевнул и, выбираясь, опрокинул полупустой контейнер. Плеер вывалился, упав в маленькую лужу подтаявшего снега.
Придерживая ноющую спину, Босс поправил лежавшую на плечах синюю шубу и поковылял в сторону улицы. На ней из одного конца в другой по проезжей части Пимп катал на продуктовой тележке Джарахова, а тот выкрикивал ругательства и раскачивал тележку из стороны в сторону.
Вытерев о кофту очки, Босс водрузил их на нос. Для проводящих своё время на поверхности начинался ещё один сумасшедший день.
***
На этих улицах людей не было ни днём, ни ночью. Районы исчезали полностью, растворяясь в алом вихре — Слава видел это собственными глазами. Но сколько он бы ни пытался забыть и забыться, «SLOVO» возвращало его с небес на землю.
Маленькую подвеску он не показывал никому, бережно храня её под майкой вместе с воспоминаниями о том дне, когда ему пришлось потерять всех, кто был ему дорог. Родители, друзья, Саша, Чейни — все минувшие два месяца воспоминания терзали его, разрывали на части. Не существовало механизма, способного спасти его от этой участи. А все вокруг как будто забыли о противном чувстве одиночества, потери, тоски — все вокруг слушали музыку и слушали бесполезные слова, которыми Оксимирон пытался склонить людей на свою сторону. Мирону стоит отдать должное. Он сделал многое для того, чтобы среди людей не началась паника. Но безразличие, с которым он относился к прошлому, для Славы было непростительным.
Желанием докопаться до истины были движимы немногие. Люди принимали происходящее как данность. Конечно, ведь в их руках не находились ключи к новому миру — именно так своими обладателями были наречены маленькие подвески, с помощью которых можно было влиять на появившиеся в мире после катастрофы новые явления. Мир уже начал меняться. Но ключ к его изменению оказался разделён между людьми, друг с другом конфликтующими. Слава ненавидел мир такой, каким он был сейчас, и ещё больше ненавидел мир, который вот-вот стремился на месте существующего образоваться.
Это решение он принял едва ли не с самого начала. Как только на его глазах исчез Чейни. Как только он увидел в руках Мирона такую же подвеску. Как только Замай и Букер рассказали о том, что перестали чувствовать сожаление из-за утраты близких. Как только ублюдок Rickey F сболтнул, что не один Мирон может влиять на чужие чувства. Своим выбором Слава на камне высечет новую веху в истории этого мира. Если он единственный, кто хранит в себе воспоминания об утраченном и ненависть к складывающейся системе, значит, лишь он будет способен всё изменить.
На этих улицах людей не было ни днём, ни ночью. Слава жил здесь один. Ваня или Андрей иногда приходили, чтобы навестить его. Рассказывали, что происходит днём, что готовит грядущая ночь. Рассветы сменялись закатами, сон сменялся шумными концертами, вихрем поддельных чувств и фальшивых картинок-голограмм, которые с помощью подвесок, взывая к Fatum, мог вызвать едва ли не каждый.
Слава зашёл в свою квартиру, переоделся в чистую чёрную толстовку «Антихайп», взял рюкзак, заранее собранный и оставленный у стены, выходя, запер дверь и спустился через чёрный ход, у которого стояла конструкция, чем-то напоминающая мотоцикл.
— Не подведи, «SLOVO», — сказал Карелин. По мотоциклу пробежал ряд красных искр, двигатель завёлся и часть отсутствующих механизмов восполнилась пришедшей в движение голограммой.
Они все могли воздействовать на механизмы. Это был, должно быть, единственный факт, о котором открыто не говорилось — и именно поэтому в городе не было транспорта. Мотоцикл отозвался бормотанием мотора и сдвинулся с места, разрушая голограммы улиц, созданные однажды Славой. До сих пор никто не удосужился проверить, была ли эта часть города и часть стены за ней настоящей. Огромные дыры в реальности, заделанные голограммами, Карелин различал на раз-два. На мотоцикле он проскочил сквозь огромную щель в стене, вырвавшись наружу.
Здесь заканчивалось влияние Мирона. Здесь практически не было людей. Присыпанные снегом земли тянулись во все стороны, а прямая дорога вела вперёд, в Москву.
Ёбаный ты бомж, Rickey F. Если ты и в этот раз облажался, Слава тебе этого никогда не простит.
========== 7. Поднимайте белые флаги ==========
С тех пор, как Слава Карелин покинул Петербург, прошло два дня. И пока в самом городе было тихо, территорию за Ленинградской областью поглотил снежный буран. Вихрем сметая всё на своём пути, сильный ветер клонил к земле голые деревья, облепляя снежными комьями тонкие ветки. За сутки на земле вырос толстый слой снега, а видимость и вовсе сделалась нулевой.
Прорываясь через этот буран, два самолёта летели к югу Московской области. Приборы навигации едва справлялись с возложенной на них задачей. Не видя ничего перед собой, пилоты ориентировались на память и на сигнал на радарах.
В сотне метров к низу для них зажглись красные огни военной базы. Посадка далась пилотам с большим трудом. Едва не съехав с расчищенной от снега, но не от тонкой ледяной корки взлётно-посадочной полосы, самолёты въехали в ангар, остановились и открыли двери своих кабин для того, чтобы пилоты выбрались наружу. Тут же подбежали рабочие, которые принялись сбивать с крыльев ледяные наросты.
Расправив рукава своей неизменной чёрной куртки, Николай Соболев спросил, не произошло ли что-то за время его отсутствия. Кто-то кивнул в сторону выхода — там стоял Гурам, непривычно серьёзный для дня, знаменующего собой хоть и внеплановое, но всегда радостное возвращение разведки на базу.
— Не похоже, что погода быстро успокоится, — заговорил Соболев, подойдя к напарнику. — Мы вернулись раньше, чтобы переждать. Москву и область метёт знатно…
Гурам поднял на него встревоженный взгляд, перебивая:
— Ларин здесь, — коротко и ясно сообщил он.
— Такое чувство, что ты меня меньше, чем его, рад видеть, — упрекнул его Коля. Гурам недовольно повёл бровью, развернулся и ушёл. Соболев, вздохнув, отправился за ним.
Когда решался вопрос о том, кто именно будет заниматься поиском оставшихся в других городах людей, Коля до последнего сомневался в принятом им решении. Однако сейчас, спустя время, от этих сомнений не осталось и следа. Безусловно, видеть радостные лица брошенных на произвол судьбы людей, которые узнавали, что они больше не одни, было высшей наградой. Ради таких моментов и стоило покинуть Петербург. Так, два месяца назад вместе с друзьями и теми, кто решил помочь, добровольно проявив инициативу, Соболев переместился в военную базу на юге Московской области — крупнейшую военную базу, ресурсы которой оказались полностью в его распоряжении.
Работа им предстояла колоссальная, ведь ни о количестве, ни о местоположении оставшихся ничего не было известно. Даже тот факт, что где-либо ещё могли остаться люди, подвергался сомнению. Но, уцепившись за крохотный шанс, Соболев развернул самую масштабную разведоперацию, название которой подсвечиваемыми буквами красовалось теперь на всей технике: «Rakamakafo» — ведь их и раньше, и уж тем более сейчас знал каждый.