— Мы — это кто?
— Я, Чейни и Мэддисон. Мы всё знали с самого начала. Мэддисон рассказал, что Мирон ничего не помнит. Ничего удивительного, если брать в расчёт, какой силой он обладает. Если ты не будешь перебивать, я закончу. Так вот, да. Заткнись. Потому что ты ничего не знаешь.
Гена сглотнул, понимая, что находится в невыгодном положении. К такому он точно не был готов. Впрочем, он и не знал, к чему быть готовым, и если Fatum выбрало для контакта с ним такую форму, пусть так. Гена кивнул, обязуясь молчать. Ресторатор, или тот, кто себя за него выдавал, был настроен дружелюбно. Или, по крайней мере, точно не враждебно.
Он скрестил руки на груди.
Он слишком о многом хотел рассказать. Но механическое сердце отняло у него это право, ограничив срок пребывания в этом месте. То, что они встретились сегодня — большая удача, ведь произойди та встреча днём позже — она могла бы и вовсе не состояться.
Механическое сердце было абсолютным богом, заправляющим этим местом. Ему нельзя было неповиноваться. Ресторатор не знал, как обстоят дела за пределами Москвы и за двухтысячным километром, но отлично понимал, как в недрах механического сердца существуют воспоминания. Воспоминание. Именно так он представился в первый раз и именно это он собой и представлял. Два с половиной месяца назад, когда всё это только начиналось, он не знал, к чему в итоге приведёт выбранный им путь.
Два с половиной месяца назад никто ещё ни о чём не догадывался.
***
Об этом никто не знал, но подвеску Саня Тимарцев получил первым. Произошло это за двое суток до появления в сети предупреждающего видео. Саня был в своей питерской квартире один, когда в глазах резко и неожиданно потемнело. Падая, он ухватился за край дивана и удержался на коленях, переставая ощущать тепло и запахи собственного дома. Его взору открылась странная картина. Среди непроглядной тьмы с пола, различимого лишь из-за того, что Саня на что-то опирался, в воздух поднялось несколько светящихся бледно-жёлтых бумажных полос. Будто подвешенные на чём-то, они тускло освещали небольшие пространства за собой. В одно из таких подсвеченных мест и попал Ресторатор.
Всего их было двенадцать. Они провисели в воздухе некоторое время, а затем исчезли, вернув Тимарцева в реальность собственной квартиры. Он поднялся, ощущая лёгкое головокружение, и первым делом открыл все форточки, проветривая комнаты: вот только потери сознания ему сейчас не хватало. Мельком он взглянул на часы: времени прошло очень мало. Что это было, чёрт возьми, не успел подумать он, как босой ногой наступил на цепочку, брошенную на пол. Саня подумал было, что её ненароком оставила жена, поднял с пола и бросил на стол, не придав произошедшему значения.
Но спустя несколько часов это повторилось. Странное видение выдернуло его из крепкого сна. Согнувшись пополам, Ресторатор вскочил, задыхаясь от нехватки воздуха. Бросил взгляд на цепочку на прикроватной тумбочке: зачем его жене вообще нужна маленькая металлическая пластинка? Информация текла в голову рекой: во сне он видел новый мир.
Мир, который погряз в хаосе и разрухе. Ресторатор висел в воздухе над горевшим городом, сжимал в руке пластинку, и она тоскливо светилась, мигая в клубах поднимавшегося с земли чёрного дыма.
Это сейчас Ресторатор знает, что в пластинки встроены микросистемы, которые излучают волны, способные воздействовать на мозг людей, но в то время все эти видения казались помутнением рассудка.
Когда картина сменилась уже хорошо узнаваемым чёрным пространством (залом, комнатой — было неясно), Саня увидел, что он больше не один. Светящаяся бумажка была у него в руках. А напротив, сжимая такой же листок, стоял Чейни. Тот самый Чейни, разделяющий с Ресторатором звание отца питерских площадок. Гримаса ужаса, застывшая на его лице, отлично передавала всё, что чувствовал сам Тимарцев.
Всё исчезло так же быстро, как и раньше. Вот только на этот раз на странном «видении» ничего не закончилось. Саня попробовал было уснуть снова, но ему помешал телефонный звонок. Звонил Чейни, ожидаемо молчавший в трубку. Осторожное, напряжённое безмолвие.
— Блять, только не говори мне, что ты тоже это видел, — аккуратно проговорил Ресторатор.
— Что это за хуета? — отозвался Ден. И они договорились немедленно встретиться.
Они шли вдоль ухоженной набережной по проложенной моргающими фонарями дороге. Ден рассказал, что видел такое дважды, но в первый раз он был один и не решился ни к чему прикасаться, и уж тем более ничего не брать в руки. Во второй раз это не прокатило — он собой не управлял. А потом…
— С тех пор в мозг будто транслируется хреновый мультик.
— Та же херня, — вздохнул Ресторатор. — И что-то он сильно похож на правду. Если это реально так, — он мотнул головой, отгоняя проснувшуюся по весне моль, — то я не хочу принимать в этом участие.
С реки раздались разорвавшие ночной воздух гудки полицейского катера. Чейни остановился и достал из кармана маленькую пластинку, точно такую же, какая лежала во внутреннем кармане куртки Ресторатора, только с проступившими на ней буквами. Они складывались в слово, но его значение всё ещё оставалось неясным. В то же время пластинка Сани всё ещё была гладкой.
Ресторатор и Чейни переглянулись. Они оба хорошо помнили каждое сказанное им слово.
— Если на секунду… Если на долю секунды представить, что это правда, — сказал Чейни, — то нам надо что-то делать.
Ресторатор присел на корточки.
«Через двенадцать часов после того, как будет выслана инструкция, старому миру придёт конец», — говорил голос в его голове. Чейни слово в слово озвучивал этот голос. И это заставляло Ресторатора верить: не бывает у двух людей абсолютно одинаковых галлюцинаций.
Совсем скоро, если ничего не предпринять, механическое сердце станет абсолютным богом, заправляющим всем миром. Вот что голос в голове хотел ему донести. Той ночью Ресторатор и Чейни решили во что бы то ни стало изменить положение дел ровно настолько, насколько это можно сделать, имея в запасе два дня.
***
Воспоминание, носящее имя своего хозяина, внимательно осмотрело Гену Рики Ф с головы до ног и ещё раз невольно усомнилось в принятом решении отдать подвеску именно этому парню. Но поскольку данный вариант был единственным, о котором Ресторатор вообще думал, это сомнение было относительным. Ресторатор знал, что человек, в чьих руках будет находиться ключ, останется в любом случае и видео, разлетевшееся по сети, не смотрел осознанно. И если Илье ещё было интересно, какую информацию оставят обычным людям, то Саня с нетерпением и одновременно нежеланием ждал, что будут чувствовать те, кто исчезнет. Как казалось — почему-то он помнил это очень хорошо — они не чувствовали ничего. Никто из них не страдал, и это было самым важным. Не страдали и те, кто остался. Но вот за это Ресторатор готов был Fatum ненавидеть.
Тот факт, что он официально был определён как первый обладатель ключа, не позволил ему рассыпаться на крупицы информации, как всем остальным. Воспоминанием, принявшим форму тела, он существовал в стенах материального воплощения механического сердца. Он ждал, пока кто-нибудь наконец придёт и единственной относительно радостной новостью было то, что он здесь не один. Впрочем, ожидал он совсем не Мэддисона, ненавидеть которого не стал хотя бы потому, что тот, в отличие от Ресторатора, попытался что-то предпринять, а значит, перепалка закончилась бы ничем. Чейни это, однако, не смущало. Но перспектива провести оставшуюся жизнь бестелесным призраком-воспоминанием их не особо радовала. Но только не Мэддисона — он тащился.
И вот перед Саней наконец-то стоял тот, кому он доверил будущее этого мира. Облажался ли он на все десять из десяти или только на восемь и десяти, понять только предстояло. Они не могли видеть того, что происходило за стенами мира информации, лишь изредка чувствовали сильные проявления человеческих эмоций — например, то, как Мирон с помощью «1703» воздействует на толпу. Fatum всегда отзывалось о его действиях благосклонно. Мирон не желал видеть в механическом сердце врага и не зацикливался на этом. Они не конфликтовали.