Поперечный прикрыл рот рукой, насмехаясь:
— Ребят, вот вы серьёзно думаете, что это провал? Будьте реалистами, вас сколько? Вам целый город зачем? Вы его не постановите и не удержите! Так что вам ваши невидимые враги помогли решиться отбросить груз, — он усмехнулся, потирая нос, — можно сказать.
Никто не ответил. И только Рудбой сдавленно пробормотал:
— Ну ахуеть помощь, ничего не скажешь.
Мирон фыркнул, выхватывая подвеску из рук Евстигнеева:
— Пусть каждый занимается своими делами. И да, раз уж вы тут здесь собрались, — вспомнил он, — нам надо поговорить. Всем нам. О том, что теперь будет. Соберёшь всех? — попросил Мирон Евстигнеева.
— Сделаю, — пробормотал Рудбой.
«1703» привычно грела ладонь. Мирон обратил свой взор на сцену, где одна песня сменяла другую, а Rickey F с помощью «FIVE» выдавал то, чего не мог достичь никогда.
— Теперь у нас есть три ключа, способных проворачивать такое, — произнёс он.
— Четыре же? — заметил Поперечный.
— Главное, что не больше, — уклончиво сказал Мирон, скользя взглядом поверх толпы и уводя его далеко вперёд.
До самого утра этой ночью над городом бушевало красное пламя.
========== 12,5. Дом ==========
В Петербурге больше нет автомобилей. Если бы они были, то они были бы у каждого, а такого они не могли себе позволить, и поэтому решили в чём-то друг друга, да и всех остальных заодно, ограничить. Это предложил Мирон и поддержал Гена: те, кто не пользовался предоставленной возможностью как она того предполагала, справедливо промолчали.
Они старались не выделять себя среди других по мере необходимости, потому что те, выше кого они вдруг оказались, их не выбирали. И именно поэтому машины, брошенные в городе, дремали на улицах, а общественный транспорт — на стоянках депо и парков. Вагоны метро встали на месте там, где их застала катастрофа. Они перешли в аварийный режим работы при первых же неполадках, что и позволило сохранить их в целости. Именно переходом в особенные режимы и безопасным отключением оборудования город и сохранил индустрию — в конце концов, не зря она была развита здесь на лучшем уровне.
И именно поэтому же Гена сказал, что машину надо оставить у стены. Не найдя никакой стены, они припарковались, если так можно назвать ошеломительно резко торможение, у длинного многоквартирного дома на окраине, который в темноте служил хорошим ориентиром. Остановка сопровождалась замиранием сердца: Гурам водил машину аккуратно, но очень быстро, чего и требовала от него ситуация. Гена и Данила уже готовы были перекреститься — настолько невероятной получилась их остановка.
— А здесь что-то происходит, — присвистнул Слава, выбираясь наружу.
Снег, наметённый за день, скрипел под ногами, сверкая под луной, наблюдающей за ними с чистого неба; над городом оно полыхало синим заревом, здесь и отовсюду раздавалась музыка. Холодным воздухом окраин дышалось будто бы легче. В отсветах серебрился покрывший ветки деревьев снег — тот, который ураганы не успели смести за землю. В чистое небо уходили порождения иллюзии Fatum, созданные всем, чем угодно, но не «1703». Когда эта мысль появилась в его голове, до Гены с опозданием дошло, насколько чувствительнее он стал, когда дело касалось сотрудничества с механическим сердцем. Это его ничуть не испугало, напротив. Он думал об этом, рассказывая подвозившим его ребятам о том, что случилось два месяца назад.
— Что бы здесь не происходило, ему уже недолго происходить, — понял Гена. — Я на площадь, — он махнул рукой в направлении источника нового воздействия.
— И что ты собрался делать? — Слава остановил его, схватив за руку. — Ты же видишь, они и сами прекрасно справляются! Ты им уже не нужен.
Синие отсветы всюду создавали мерцающие контуры. Гена прятался от них за домом в тени большого источника света. Ну как же Слава не может понять?
— Это не Мирон, он на нашей стороне и ему недолго осталось, — повторил он. — Поэтому я иду на площадь.
— И что ты собрался там делать? — усмехнулся Слава.
— Не знаю. Что-нибудь придумаю. — Гена вырвался из Славиной хватки. — Я больше не хочу быть в стороне. — Не дожидаясь ответа, он пошёл прочь.
Гена исчезал в темноте дворовых переходов, в своей лёгкой куртке становясь вовсе незаметен. А вместе с ним уходила последняя надежда на то, что кто-то здесь будет способен его понять.
— Ну и валяй, — фыркнул Слава, разворачиваясь и топая в противоположную сторону.
— Ну и дела, — пробормотал Поперечный, провожая взглядом обоих.
— Я не специалист, конечно, но, думаю, нам за ним, — Гурам показал в сторону, куда ушёл Гена и они вдвоём поспешили его нагнать.
Слава шёл, широкими шагами преодолевая залитые ночью подворотни. Они утопали в снегу, мусоре и, неожиданно, песке. Видимо, днём здесь действительно что-то стряслось, и Слава даже хотел было думать, что это связано с тем, что они видели, будучи в Москве, но всё равно что-то не укладывалось.
Нет, Слава ни в чём не виноват. Виновато механическое сердце — вот в чём корень их несчастий. Враг, перед которым Слава — да и все остальные заодно — оказался бессилен. Руки опускались, но он лишь сильнее одёрнул рукава, вздёрнул нос и уверенно зашагал вперёд. Он проходил знакомые районы, родные переулки и исхоженные дворовыми тусовками пути. Они просыпались здесь, пьяные в стельку, они кричали по ночам и танцевали под открытым небом, не чувствуя земли под ногами, а затем долго отходили, лежа в холодной траве, пропускали из-за этого встречи и Чейни долго на них орал.
Петербург прятал в своих стенах вспоминания о горечи и страданиях, о тесной дружбе и предательствах, о наспех принятых решениях и горьких сожалениях, приходящих с опозданием. Они были запечатлены на стенах многоэтажек, панельных и кирпичных, они теснились в уголках квартир, обжитых и покинутых. Сейчас не найти дома, где вечером зажигались бы окна больше чем в одной или двух квартирах.
Скинув капюшон с головы, Слава тряхнул золотистыми волосами, схватился за голову и растрепал непослушную шевелюру, которую давно стоило привести в порядок. Он обязательно сделает это завтра, а сегодня, переступив порог квартиры, он бросится на кровать, завернётся в плед и постарается заснуть. Несмотря на то, что говорил Гена, никто не отменял того факта, что все эти странные изменения с телом могли происходить только пока они находились внутри механического сердца. Эту и много других вещей им ещё предстояло проверить, а пока что им всем надо отдохнуть. Они заслужили, что бы кто потом не говорил.
Слава завернул за угол и остановился. Перед ним стоял его дом.
Разрушенный.
========== 13. Четыре плюс три ==========
Бутер Бродский — Бульвинкль
СМН — Верните мой 2007!
Он потерял семью, друга, любимого человека. Он думал, что хуже уже не будет, но затем узнал, что миром заправляет механический бог, что он должен избавить людей от участи безвольных марионеток, стоять бок о бок с теми, кого ненавидит и жить по предписанным кем-то законам.
В нём пылал огонь культуры протеста, а длинные руки судьбы душили его, обхватив горло ржавыми перчатками. Слава сопротивлялся, но они всё равно пытались его заткнуть. И любое его слово тонуло в тишине уходящей ночи. Всё же сегодня был тот единственный раз, когда им удалось это сделать.
Сегодня он потерял дом.
Четыре стены, хранившие воспоминание о Саше, безумных ночных подготовках к баттлам, непрекращающихся тусовках, потому что к нему вечно врывались те самые безбашенные знакомые, которых у него пол-Петербурга. Этот дом не знал тишины и покоя. Завершающие его расписанную красками и дешёвым алкоголем жизнь такие непривычные два месяца тишины и одиночества пронеслись перед глазами, когда Слава понял — почувствовал — что здесь произошло. Когда ненависть механического бога к нему достигла своего апогея, и если бы не «1703», всё вокруг и все вокруг оказались бы погребены заживо. Но механический бог знал, кому доверял ключ, и наверняка был уверен, что последний город защитят, так почему он позволил этому произойти?