- Ну да, - отозвался Кейрен, поднимаясь. - Он просто выполняет чью-то просьбу. Вы же сами понимаете, райгрэ Брокк, что кто бы это ни сделал, он прекрасно понимал, для чего нужно заточенное пламя. Кроме того...
Пауза длилась несколько секунд.
- Если я правильно понял, то связать пламя не так просто, верно? И как много найдется тех, кто способен на подобное?
Немного.
И каждый оставляет свой отпечаток силы, вот только истинное пламя, пусть и запертое в стекле, искажает след. Будь колба пустой, Брокк сказал бы, чьи руки создали ловушку.
Будь колба пустой...
- Мне надо подумать, - ответил Брокк, глядя в глаза Кейрену. И тот, коснувшись пальцем черной запонки, сказал:
- Думайте, Мастер. Но... вы понимаете, что времени на раздумье осталось немного. И еще, я просил бы вас не задерживаться в городе.
Брокк и не собирался.
Сейчас, глядя на изможденную болезнью женщину, он составлял список имен. За каждым стоял если не друг - друзей у Брокка давно не осталось - то единомышленник. И сам этот список казался почти предательством.
Вот только было истинное пламя, и тот, кто заключил его в стекло, говорил о мире, но готовился к войне.
Брокк потер виски: он устал воевать.
Глава 3.
От воды тянуло тиной.
Здесь, на городских окраинах, река, выбравшись из обложенного каменными плитами русла, разливалась. Она была черна и медлительна, ленива в своем течении, которое выносило к берегам мелкий сор. Его сгребали в кучи, и те гнили, источая смрад. Летом, на жаре, запах становился невыносим, а река мелела, обнажая каменистый берег. Но сейчас, напоенная осенними дождями, она разбухла и добралась до линии домов. Первые из них, поставленные на сваях, были стары, и каждый год холили слухи, что вот-вот эти дома снесут, но время шло, а предсказания не сбывались.
Дома разваливались.
Деревянные стены их давным-давно почернели, покосились, покрылись слоем липкой плесени. Внутри царила сырость, которую не в состоянии было отпугнуть робкое пламя очагов. Да и то, хозяева вряд ли могли себе позволить подобную роскошь: здесь если и топили, то редко и скупо.
И человек в черных перчатках мерз.
Он расхаживал по единственной комнате, изредка останавливаясь возле окна, затянутого мутными толстыми стеклами. Меж ними и решеткой, в которую стекла были вставлены, зияли щели. Их конопатили мхом и щипанной корпией, замазывали глиной, но та шла трещинами, и из щелей тянуло сквозняком.
- Успокойся уже, - бросила высокая статная девица, одетая по-мужски. Кожаные штаны сидели на ней плотно, обтягивая крепкий зад и мускулистые бедра, а вот вязаный свитер был широк и коротковат. Из-под него выглядывали полы расстегнутой клетчатой рубахи, плотной, но поблекшей от многих стирок. Девица вздыхала, и высокая грудь ее поднималась, а свитер задирался, обнажая плоский смуглый живот, в который впивалась пряжка ремня.
Черты ее лица были лишены всякого изящества: подбородок чересчур тяжел, а глаза - непривычно раскосы. И девица подводила их черным углем, но эта единственная, допущенная ею слабость, лишь сильнее подчеркивала некоторую диковатость ее облика. Рыжеватые волосы она обрезала коротко, неровными прядями, и повязывала поверх них косынку.
- Время, Таннис, время, - мужчина снова задержался у окна и, опершись рукой на раму, словно пробуя ее на прочность, пробормотал. - Я не могу торчать здесь вечность.
- Не маячь, Грент, - Таннис оседлала стул и положила руки на спинку. Упираясь ботинками в пол, она раскачивалась, и стул скрипел. - Кто тебя тут держит?
Мужчина ничего не ответил, но одарил собеседницу таким взглядом, что та предпочла замолчать, только пробормотала:
- Франтик херов.
Он и вправду разительно отличался от Таннис. И пусть бы изо всех сил скрывал свою принадлежность к Верхнему городу, но не выходило. Темный костюм его сидел слишком хорошо, чтобы быть купленным в магазине готовой одежды, да и сама ткань была отменного качества. Остроносые туфли мужчины всегда блестели, и порой Таннис задавалась вопросом, как ему удается пройти по грязи, не замаравшись?
Впрочем, вопросы она держала при себе. Так оно спокойней.
- Неужели так сложно прийти вовремя? - Грент, вытащив из кармана брегет, постучал по крышке. - На полчаса опаздывает!
Таннис пожала плечами: здесь время шло иначе. Его отмеряли по голосам барж, заводским гудкам, считая смены, и по солнцу, ныне спрятавшемуся. Она ненавидела осень и холода, потому как в это время Нижний город погружался в сумрак, и жизнь в нем становилась невыносима.
Нет, ничего-то особо не менялось. Все то же размеренное существование, от гудка до гудка. Муравьиная суета многоквартирного дома, ссоры за тонкой стеной, отрешиться от которых не выходит при всем желании. Плач детей. Отцовский кашель и тихое смирное пьянство. Мамашино недолгое терпение и резкий скрипучий голос, что так легко срывается на крик. Окошко, которое полагается закрывать фанерой...
...ширма из старой простыни. И невыветриваемый запах тлена, исходящий от матраса и старой, продавленной подушки. Работа, привычная, монотонная и тем самым выматывающая душу.
Вечный влажный сумрак и разъеденные щелочными растворами руки.
Книги единственной отдушиной, читанные и перечитанные, каждое слово Таннис наизусть помнит, но все равно цепляется за потрепанные томики, бережно перебирает слипшиеся страница. А мамаша грозится книги спалить, чтобы Таннис зазря глаза не слепила и свечи не жгла. Только угрозу исполнить побоится, но Таннис книги все равно прячет... благо, есть где.
...Войтех был бы рад, что она читает. И про убежище не забыла.
Разве этому, в костюме, в кашемировом плаще, который стоит больше, чем Таннис получает за год, понять, каково это, родиться в Нижнем городе? Прожить здесь жизнь? Умереть?
Для него все - забава, и он злится исключительно оттого, что игроки собрались не вовремя.
Но вот он вздрогнул, повернулся и, прислушавшись к чему-то, кивнул. Потом и Таннис услышала шаги и натужный скрип двери: петли давно пора было смазать.
- Наконец-то вы соизволили явиться, - бросил Грент, убирая брегет в нагрудный карман. И цепочку поправил этак, чтоб, значит, красиво висела.
Патрик повел плечами и ничего не ответил. Он вообще говорил мало, редко, словно стесняясь громкого своего голоса и неумения подбирать слова.
- Не желаете ли объяснить, где пропадали все это время?
Грент был зол. И Патрик, сгорбившись больше обычного, запустил руки в рыжие космы, пробормотал:
- Так это... малая... это... кашляет. Моя велела... это... чтоб к аптекарю, значит... настой... а то ж вдруг это... того...
Он смутился и замолчал.
- Сходил хоть? - Грент успокоился.
- Ну так.
- Ребенка надо бы доктору показать.
Таннис фыркнула. Можно подумать ему есть дело до дочери Патрика и до самого Патрика. Нет, к чести Грента он не был скупым и за работу платил в срок, щедро накидывая за возможный риск, но задушевные беседы беседовать с ним желания не возникало.
А он старался.
Лез в душу, выспрашивал о семье, притворяясь сочувствующим. Только по глазам же видно, что на самом деле ему плевать. Да и прочим на его сочувствие тоже.
И чего ради стараться? У него ж на лбу написано, что чужак, из верхних, чистеньких. Вон, вроде руку Патрику пожал, но при том перчатки снять побрезговал.
- Итак, раз все в сборе, - Грент отлип от окна и подошел к столу. Свечи зажигал сам, не жалея. И всякий раз приносил новую связку, а про то, куда прежние деваются, не спрашивал. Таннис забирала их с собой. А что, хорошие ведь, восковые, и горят ярко. Остается-то больше половины, считай. И если экономно тратить, а не по дюжине за раз, то надолго хватит.
Зимой в Нижнем городе ей остро не хватало света.
И мамаша в кои-то веки не орала, что Таннис со своими книжками зазря свечи жжет, семью в расход вводит. Хмурилась конечно, заговаривая, что свечи и продать можно, но Таннис намеков не слышала.