Он отлучился всего на минуту: написал короткое письмо Грегу, в надежде на то, что того отпустили, спустился передать послание управляющему и тут же поднялся в квартиру. Едва он только вошёл, как услышал частое хриплое дыхание. Это Люба проснулась от кошмарного сновидения и никак не могла отдышаться.
– Я тут, я здесь, мой милый друг, принести тебе воды? – он подсел к ней осторожно, чтобы не продавить резко матрац на свою сторону, коснулся её руки. – Тебе снилась смерть? Расскажи мне.
– Нет, – Любовь Николаевна затрясла головой, её волосы разметались по плечам, несколько золотых волосков прилипли к влажной от слезы щёчке. – Это другое.
– Расскажи!
– Порой мне больно... здесь, – она глядела на провал на одеяле, резко спадающем с левого бедра. – Но это ничего, это проходит, если усиленно заниматься... если отвлечься, полностью уйти в сосредоточенное занятием состояние.
Дмитрий слушал, не смел перебить и остро ощущал комок в горле.
– Это ничего, – повторила Любушка. – Но только когда появляется зуд, такое желание поскрести ногтями по коже, чтобы не мешало так, я невольно тянусь рукой, и... пусто. Пустота там, где я чувствую... продолжаю чувствовать... Когда ко мне пристёгнут протез, даже появляется очень занятное ощущение, будто он – правда часть меня. Словно металл и дерево чувствуют эту боль и этот зуд, я даже постукивала по нему, как по настоящей ноге. И беспокойство пропадало. Занятно, да? Мне сейчас приснилось, что мне вживили ногу. Что теперь она слитна со мной, и знаешь, я не хочу операции. Это сделает меня совсем-совсем не такой, совсем-совсем пленённой этой железкой. Она постоянно будет со мной, холодная и, вопреки обманчивой причуде рассудка, абсолютно бесчувственная и неживая. Я не хочу операции.
Люба легла боком, отворачиваясь от него, но не замолчала, а осторожно спросила:
– А что... что Борис Львович тебе говорил?
– Ужасные вещи, мой друг. Ужаснейшие. Я уверен, это просто особенность их поколения, не в меру упрямый консерватизм. Что у него, что у отца... Не волнуйся, поспи ещё немного.
Люба, слушая его, напряженно приподнялась. Потом устроилась удобнее на подушках, Дмитрий укрыл её плечи лёгким одеялом, но знал, вот так просто и наверняка знал, что она не уснёт. В ближайшее время. Он и сам заснул с трудом.
На следующий день, рано утром, Добролюбов вернулся к газетам, взял новый выпуск «Новостей дня», да так и замер. Он грузно упал в кресло, поднося печатные листы ближе к лицу, сминая бумагу и смазывая пальцами свежую краску.
Читал: «...Наряду со многими необъяснимыми пока явлениями преступлений бытовых, но извращённых, каким является, безусловно, удушение господина Р.О. Зимородова, которое было в подробностях описано в предыдущем номере, московских следователей теперь мучают неразрешимой загадкой убийства иностранных граждан. На сегодняшний день убиты пятеро человек, среди которых были англичане, более того – видные деятели науки...».
– Пятеро, – прошептал Дмитрий и углубился в короткое, но такое громкое известие. Прочёл, машинально смял газету, словно та была небольшим блокнотным листом, затем одумался, разгладил нужную страницу и перечёл. Теперь-то уж Грег должен освободиться из заключения! Официально объявлено, что самой правдоподобной версией является действие немецких шпионов, как следствие нынешней политической ситуации.
Дмитрий терялся в буре эмоций, не в силах сидеть спокойно, бездействуя. Он осторожно заглянул в комнату Любы. Девушка лежала так же, боком, и не двигалась, и Добролюбов решил, что она спит. Черкнул коротенькую записку, оставил её на «Новостях дня», отметив колонку неровным чернильным кругом, и ринулся вон из квартиры, не имея ни чёткого плана, ни даже малейшего представления о своих последующих действиях.
Ему необходимо было обсудить с кем-нибудь известие. И да, он собирался совершенно нагло, незванно явиться в дом Бориса Львовича. К тому же, он знал куда ехать. Безусловно, нынешний Арбат уже утратил звание популярнейшего места жительства знати, в основном дома перешли к купцам, различным мастерским. Но дом Воробьёва, такой старинно-ампирный, небольшой и чем-то необъяснимо и сильно напоминающий Дмитрию его собственный, стоял как будто особняком. Мужчина остановил машину у обочины, в нетерпении и волнении хлопнул дверью. Звук вышел настолько громким, что многочисленные прохожие вздрогнули и начали оборачиваться, но Добролюбов этого не видел, – он уже стучал в двери, тяжело дыша и оттягивая мешающий ворот.