– Маменька будет против, – осторожно заговорила Люба, – она не терпит механизаций, да и надо будет тщательнее смотреть за стыком механизма, раз он будет неотделим от меня. И это дорого, мой милый, дороже хоть пяти съёмных протезов.
– У меня есть очень хороший друг, я писал тебе о нём, мы можем сделать что-нибудь совершенно современное. В Англии уже хорошо крепят кисти рук, и они точь-в-точь как настоящие! Очень хорошо двигаются и слушаются, очень удобные.
Он ещё придвинулся, заглядывая в её обеспокоенные глаза, и бедром ощутил острый уголок книги. Он не заметил раньше эти лежавшие рядом с Любой небольшие издания с мелким шрифтом и цветной обложкой. Дмитрий скользнул глазами по заголовкам, бегло просмотрев книги, прежде чем переместить их к краю софы. Под публикацией Карамзина он обнаружил довольно известный роман Мэри Шелли.
– Мне кажется, друг мой, этого маменька тоже не одобряет, – от души рассмеялся он, показывая иллюстрацию с оживлённым механическим человеком. Люба хитро блеснула глазками и улыбнулась той очаровательнейшей улыбкой, какую разум Дмитрия бережно хранил в памяти.
Время застыло в этом месте, будто не было стольких долгих дней в купе поезда, не было серых мостовых и дымного серого тумана. Дмитрий везде видел знакомое и родное, и тем острее было это заново переживаемое впечатление в те моменты, когда молодой человек осознавал: он скоро снова покинет этот дом и эти сады, и старенькую мать, что со слезами жалась к нему, совсем седая и бледная. Вечером прерывался чёрный поток смога, а небо сияло крошечными звёздными крупинками, какие можно увидеть только здесь, в городе небольшом и ещё тихом, не заполненном скрежетом постоянных работ шестерней на раздвижных мостах или протяжным свистом в машинных трубах.
За ужином Дмитрий рискнул просить Софью Павловну и Николая Андреевича отпустить Любу с ним, в Москву, заговорил о возможной операции по вживлению механизма в её тело. На это Добролюбова-мать подняла такой шум возмущения и набожного страха, что Дмитрий Николаевич немедленно пожалел о своём нетерпении и о сорванном мирном времяпровождении всей семьи. Но каково было его удивление, когда Николай Андреевич, успокоив жену и проводив её в опочивальню, отправил Любу проследить за матерью, а потом без объяснений направился с сыном в кабинет.
– А что ты, Дмитрий, говорил, учёный свет Европы собирается в Москве, не в столице? – сказал он, нервно перебирая в пальцах сорванную пуговицу. Сын не узнавал его, всегда непоколебимого, спокойного и величественного.
– Речь и правда шла о собрании в Петербурге, однако самым удобным для всех оказался дом Николая Дмитриевича Брашмана. Он радушно пригласил участников к себе для проведения дискуссий и обмена полученными знаниями во благо мирового просвещения и движения к будущим технологиям.
Николай Андреевич вскочил с места и заходил по кабинету, отстукивая коваными каблуками ботинок по паркету незамысловатый рваный ритм.
– Брашман... Брашман... Перебрался, значит, в Москву, – бормотал он.
– Николай Дмитриевич являет собою почтеннейшего человека, профессора Московского университета. Именно он основал Московское математическое общество.
– А этот твой дружочек, что он? Какими судьбами он оказался в кругу господ-учёных?
– Он является родственником некого Джорджа Кейли, если это тебе о чём-нибудь скажет. Грега очень интересуют инженерные достижения, а я мог бы на правах друга...
– Дмитрий, – вдруг прервал отец сына, – я склонен удовлетворить твою просьбу. Поедешь с Любой, но смотри у меня, хорошенько обустрой её в Москве, выбери апартаменты приличные... Так, иди и извинись перед матерью, скажи, что и думать забыл о своей идее. Любу позови сюда, мне стоит обстоятельно с ней побеседовать.
Дмитрия невероятно поразила резкая перемена в поведении Николая Андреевича, но реакция матери и неожиданное разрешение отца не позволили долго размышлять о природе этого решения. Вероятно, Добролюбов был того же мнения, что и сын, в вопросе замены протезов дочери, своей любимицы. Приняв эту мысль как истину, Дмитрий поспешил к разбитой матери и добрый час выслушивал причитания и наставления, а затем – ужасные библейские пророчества. Но дозволение отца дано, чего ещё желать ему, верному и любящему брату? Дмитрий готов был показать Любаше всю Москву, все её чудеса и достижения, побаловать сестру в неутолённом желании искупить печаль долгой разлуки.