За ночь до этого он и его жена сидели на крыльце, когда принесли вечернюю газету, и еще даже не смея взглянуть на заголовки, мужчина сказал:
– Интересно, когда Он от нас устанет и просто сотрет в порошок?
– Все зашло слишком далеко, – сказала она. – Конца этому нет. Мы такие глупцы, не правда ли?
– А ведь как было бы здорово… – он раскурил трубку, пуская клубы дыма… – если бы мы проснулись завтра и все на свете исчезли бы и все началось бы сызнова? – Он сидел, покуривая, держа сложенную газету, откинув голову на спинку стула.
– Если бы можно было прямо сейчас нажать кнопку и это бы произошло, ты бы так поступил?
– Думаю, да, – сказал он. – Никакого насилия. Просто все исчезают с лица Земли. Остаются лишь земля, море, растения – травы, цветы, плодовые деревья. И живность, конечно, пускай останется. Все, кроме людей, которые охотятся, когда не голодны, едят, когда сыты, и хамят, когда их не обижают.
– Нас, разумеется, оставят, – тихо улыбнулась она.
– Не возражаю, – задумчиво сказал он. – Все время в нашем распоряжении. Самые длинные летние каникулы в истории. А мы отправляемся на самый продолжительный пикник с корзинками снеди. Только ты, я и Джим. Никакой езды на работу. Никакого «равнения» на соседей. Даже никаких автомобилей. Я бы хотел открыть иной, более старомодный способ передвижения. Большая плетеная корзина с сэндвичами, три бутылки шипучки. Припасы собираешь, где тебе нужно: в опустевших магазинах, в пустынных городах, а впереди – вечное лето…
Они долго молча сидели на крыльце; между ними лежала свернутая газета.
Наконец она заговорила.
– А нам не будет одиноко?
Вот каким было утро нового мира. Они пробудились под нежное звучание земли, которая отныне превратилась в лужайку, земные города погрязли в море осоки, ноготков, маргариток и вьюнков. Поначалу они отнеслись к этому с завидным спокойствием: может, потому что многие годы недолюбливали город; у них было столько приятелей, которые не были истинными друзьями; они жили изолированной, обособленной, замкнутой жизнью внутри механического улья.
Муж встал и выглянул в окно, и очень сдержанно прокомментировал, словно прогноз погоды: «Все исчезли», судя лишь по гулу, который город перестал издавать.
Завтракали без спешки, потому что мальчик еще спал; затем муж откинулся на спинку стула и сказал:
– Теперь нужно составить план действий.
– Действий? Зачем… ведь ты же пойдешь на работу.
– Тебе все еще не верится, не так ли? – рассмеялся он. – В то, что я не буду каждый день сломя голову бежать на работу в десять минут девятого, что Джим больше не будет ходить в школу. Школа распущена для всех нас! Покончено с карандашами, книжками, нахальными взглядами начальника! Нас отпустили, дорогая, и мы никогда не вернемся к скучным глупым порядкам. Идем!
И он прогулялся с ней по замершим опустевшим улицам города.
– Они не умерли, – сказал он. – Они просто… ушли.
– А как же другие города?
Он зашел в телефонную будку и позвонил в Чикаго, потом в Нью-Йорк, потом в Сан-Франциско.
Молчание. Молчание. Молчание.
– Вот так-то, – сказал он, вешая трубку.
– Я чувствую себя виноватой, – сказала она. – Их нет, а мы есть. И… я счастлива. Почему? Мне же полагается испытывать угрызения совести.
– Полагается? Никакой трагедии. Их не пытали, не взрывали, не жгли. Они ушли легко, ни о чем не догадываясь. И теперь мы ни перед кем не в долгу. Наша единственная обязанность – быть счастливыми. Еще тридцать лет счастья. Разве плохо?
– Но… тогда у нас должно быть больше детей!
– Чтобы перезаселить Землю? – он медленно и спокойно покачал головой. – Нет. Пусть Джим будет последним. После того как он вырастет и умрет, пускай мир унаследуют лошади, коровы, суслики и пауки. Они поладят. И в один прекрасный день другие виды, способные сочетать природное счастье с природным любопытством, построят города, которые нам даже не покажутся городами, и они выживут. А сейчас давай соберем корзину, разбудим Джима и отправимся на тридцатилетние каникулы. Спорим, я первым добегу до дома!
Он достал из дрезины кувалду и пока в одиночку целый час укладывал ржавые рельсы, женщина и мальчик бегали по берегу. Они вернулись с дюжиной мокрых ракушек и красивых розовых камушков. Они уселись, и мальчик делал уроки с мамой, выводя карандашом домашнее задание на грифельной доске. Затем под вечер пришел мужчина, без пиджака, с галстуком набекрень. Они жадно пили апельсиновую газировку, наблюдали, как пузырьки рвутся вверх из бутылок. Стояла тишина. Они прислушивались, как солнце занимается настройкой старых стальных рельсов. Запах разогретой смоляной пропитки шпал витал меж ними в просоленном воздухе. А муж тем временем нежно похлопывал по атласу.