Нетрудно представить, что, вернувшись в свою комнату, я была не в лучшем настроении. Меня все раздражало; кроме того, я вспотела, устала и больше всего хотела как можно скорее принять ванну и переодеться. Так то я вовсе не обрадовалась, когда обнаружила, что меня ожидает совершенно незнакомый человек, которого придется выслушать.
Это была молодая женщина, примерно моего возраста, с привлекательными, хотя и жесткими чертами, тщательно одетая: желтоватый льняной костюм, белые туфли и шляпка с пером. Говорила она правильно, но с легким акцентом, который было трудно определить; чуть позже я пришла к выводу, что она из колоний.
Стараясь быть вежливой, я предложила ей сесть и спросила, что ее привело ко мне. Она отказалась от стула и, вместо того, чтобы дать ясный ответ, заговорила уклончиво, упомянула ракетку, которую я все еще держала в руке, и стала расспрашивать о струнах. Было довольно нелепо в моем состоянии втягиваться в спор с незнакомой женщиной о достоинствах различных моделей ракеток и — боюсь, довольно резко — я оборвала разговор и в упор спросила, чего она от меня хочет.
Она посмотрела на меня очень странно и совсем другим тоном произнесла: «Мне жаль, что приходится передать вам это», и я увидела, что она протягивает коробочку — самую обычную маленькую, круглую черную коробочку с таблетками, обычную коробочку из аптеки. Я тут же испугалась и рада была бы вернуться к разговору о ракетках. Но вернуться было нельзя.
Теперь уже не знаю, сказала мне это она или я сама поняла, что приговор, которого я так долго ждала, вынесен, и это уже конец. Помню — только это и помню — чувство легкого огорчения от того, что приговор передали мне таким затрапезным, неярким способом, точно это самое обычное дело. Я открыла коробочку и увидела четыре белые таблетки.
— Прямо сейчас? — спросила я. Я поняла, что смотрю на посетительницу по-новому — вижу в ней официального посланца, слова которого имеют роковое значение.
Она молча кивнула. Возникла пауза.
— Чем скорее, тем лучше, — сказала она.
Я чувствовала, что капельки пота, все еще остававшиеся после игры, стали холодными как лед.
— Но мне нужно сперва принять ванну! — возмущенно закричала я, вцепившись в липкий воротничок своей тенниски. — Я не могу оставаться в таком виде — это неприлично… недостойно!
Она сказала, что это будет позволено, как особое одолжение.
Я обреченно вошла в ванную и отвернула краны. Не помню, как я принимала ванну: должно быть, мылась и вытиралась механически, а потом надела розоватое шелковое платье с голубым кушаком. Возможно, я даже причесалась и напудрила лицо. Помню только черную коробочку, которая все время бросала мне вызов с полки над раковиной.
Наконец я заставила себя открыть ее, таблетки оказались на ладони, и я поднесла их ко рту. И тут возникло на редкость нелепое препятствие — в ванной не оказалось стакана. Должно быть, он разбился, или горничная унесла его и позабыла вернуть. Что было делать? Без воды я не могла проглотить даже такие маленькие таблетки, но и откладывать было нельзя. В отчаянии я наполнила водой мыльницу и как-то смогла их запить. Я так торопилась, что не смыла склизкий слой на дне, и от привкуса меня чуть не стошнило. Несколько минут я стояла, вцепившись в край раковины, борясь с тошнотой и задыхаясь. Потом села на табуретку. Я ждала, а мое сердце колотилось, точно молот в горле. Я ждала, но ничего не случилось, вообще ничего. Меня не клонило в сон, я не чувствовала слабости.
Только когда я вернулась в соседнюю комнату и увидела, что моя посетительница ушла, я поняла, что вся эта история была жестокой шуткой — просто напоминанием о том, что меня ожидает.
МЕХАНИЗМЫ В ГОЛОВЕ
перев. Д. Волчека
Какой-то ничтожный, далекий шум; звук, в сущности не имеющий отношения ко мне, обращать на него внимание у меня нет ни малейшей нужды, и все же он умудрился меня разбудить, и не ласково, а дико, безжалостно, ошеломляюще, точно сигнал воздушной тревоги. Часы пробили семь. Возможно, я спала час, быть может — два. Пробужденная столь грубым образом, я подскакиваю как раз вовремя, чтобы разглядеть, как исчезает шлейф сна, точно темный шарф, который зловредно уволакивают прочь: он скользнул возле ножек кровати и мгновенно пропал под закрытой дверью. Бесполезно, нет никакого смысла бежать за ним: я теперь великолепно проснулась или, вернее сказать, проснулась ужасно; шестерни, мои повелители, уже дрожат от зарождающегося движения, весь механизм готов начать монотонное, ненавистное функционирование, безвольной рабыней которого являюсь я.