Мисс Свонсон движет любовь; доказательством тому — ее способность призывать к ходу событий, столь противоречащему ее собственным желаниям, ведь в отсутствие Фриды ее существование в клинике потеряет последние остатки смысла.
Посетителю мало-помалу делается все более не по себе во время ее длинной речи, которая, хотя и была произнесена голосом совершенно спокойным, поражает его таящимися в ней опасными чувствами. Он в первый раз проявляет какие-то признаки эмоций, осматриваясь вокруг, словно в поисках поддержки, с видом наполовину уязвленным, наполовину настороженным. «Это невыносимо! — думает он с возмущением. — Почему никто не придет и не уведет эту женщину?» Но кругом не видно ни души, и он вынужден ответить.
— Уважаемая сударыня, пусть вы и отказываете мне в способности понимать собственную жену, но по крайности мнение врачей вы не можете сбрасывать со счетов… — начинает он холодно, и тут одновременно происходят две вещи, спасая его от неловкости: из-за поворота частной дороги подкатывает машина, а из дверей клиники вылетает Фрида и бежит к ним по ступенькам.
Отдав своей собеседнице лишь кратчайший поклон, Рашвуд подходит к машине — девушка уже сидит там. Мисс Свонсон медленно машет рукой в ответ на трепыхание фридиного платка. Она смотрит вслед машине, пока та не скроется из виду, потом удрученно идет к мастерской, к абажуру для лампы, который она разрисовывает по шаблону цветочным орнаментом. Ей ясно, что теперь день для нее будет тянуться уныло.
Для Фриды же, напротив, часы пролетают, как счастливые пташки. Словно ребенок, только что вернувшийся из интерната домой на каникулы, она хочет все видеть, заниматься всем сразу. Городок на берегу озера для нее — сущий рай; она носится по магазинам, ест пирожные и конфеты, покупает бессмысленные пустяки, не переставая болтать с мужем, чье отношение скорее напоминает отцовское: он одновременно снисходителен, рассеян и слегка нетерпелив. За обедом на веранде отеля он, не в состоянии больше сдерживаться, резко упрекает девушку за ее неприличное поведение, которое, как ему представляется, привлекает внимание окружающих. Несколько минут Фрида сидит тихо, потупившись, но вскоре забывает про выговор и начинает смеяться и разговаривать так же неудержимо, как раньше.
Запасы снисходительности у мужа быстро подходят к концу. Тот факт, что официанты явно принимают Фриду за его дочь и обращаются к ней «мадемуазель», усиливает его раздражение. Он устал и обеспокоен, у него начинает болеть нога, теперь в поведении Фриды ему видятся одни лишь недостатки. Наконец он предлагает прокатиться по озеру. Ему кажется, что ее ребячливая безответственность и восторженность будут менее заметны на пароходе.
С точки зрения мужчины вторая половина дня проходит лучше, чем утро. Конечно, его жена, оказавшись на корабле, поначалу приходит в возбуждение, бегает от борта к борту, с интересом перегибается через поручни на причалах, чтобы посмотреть, как люди поднимаются по сходням, бросает хлеб чайкам, которые, загадочным образом оказавшись в такой дали от моря, следуют за пароходом, словно белые тени. Но к концу поездки она делается тише, сидит рядом с ним на деревянной скамье, любовно обхватив рукой его пальцы. Он накрывает их колени своим плащом, чтобы никто не увидел, как она держит его за руку.
За ужином ее лихорадочное оживление возвращается. Вечер прохладный, на этот раз вместо веранды они оказываются в длинной обеденной зале. Ее большие, яркие, выпуклые глаза плутовато мечутся от одного столика к другому, неутомимым высоким голоском она изливает свои реплики на присутствующих. Рашвуд вынужден еще раз упрекнуть ее.
— Фрида, ты ведешь себя, как невоспитанная школьница, в самом деле. Тебе как будто невдомек, что делать замечания личного характера не смешно, а попросту грубо.
— Но они же не понимают, о чем мы…
Нотка почти непереносимого раздражения, сквозящая в демонстративно спокойном тоне, которым он только что говорил, пронзает ее детское сердце, словно жестокая ледяная игла. Лицо ее комически обвисает, рот дрожит, слезы — внезапные, отчаянные слезы обиженного ребенка — до краев наполняют глаза.