- Нет, пусть она знает, может, она что-нибудь придумает. Ой, господи! Зулейха вся дрожала. - Что я скажу Мехману! Ведь он поверил мне, поверил... Вы его не знаете. Он никогда не простит мне этого обмана. Ой, мама! Нет, нет. Зачем впутывать маму? Возьмите, ради аллаха, эту отраву. - Она чуть не падала в ноги человеку в калошах. - Возьмите! Зачем они мне? Возьмите, выбросьте их на улицу, делайте с ними, что хотите...
Человек в калошах снова схватил ее за руку, но теперь уже держал крепко и не выпускал.
- Дочь моя, чего ты так испугалась? Калош еще жив, дышит, не умрет! Зулейха затрепетала под его властным взглядом. - Я тоже имею свое "я"! Слушайся меня, никому ни слова. Не надо, понимаешь? При чем тут мама? Поднимется шум, люди услышат, весь мир узнает. Потом не вылезешь из этой беды.
- Но у меня нет секретов от мамы. Она знает, что я купила эти часы в долг. Вы принесли, мне понравились, и я их взяла. Я не знала, что дело дойдет до тюрьмы.
- Даже слово "тюрьма" тебе не надо произносить, дочь моя, - старался успокоить Зулейху Калош.-Чего ты так испугалась?
- Нет, нет, Калош, возьми, унеси их.....
Зулейха сорвала с руки часы и протянула Калошу. Он нетерпеливо взял их и положил на стол, перед зеркалом. Зулейха невольно обернулась и увидела в зеркале свое лицо - такое бледное, что по сравнению с его цветом блеск золота казался огненным.
- Другие присваивают целые караваны верблюдов с погонщиками, и ничего. А эта маленькая вещь превратилась почему-то в огонь и жжет тебя, как раскаленный уголь, - бормотал человек в калошах. - Десять лет пусть валяются. Я их не возьму...
- Тогда я их отдам Мехману. Упаду перед ним на колени, все открою, стану умолять о прошении.
- Ай-ай-ай, такая красавица и будет умолять на коленях. Что ты преступница? - Калош прямо-таки готов был заплакать от обиды на Зулейху. - И разве ты не знаешь упрямства Мехмана, его суровости? Поставишь его в такое положение, что он вынужден будет что-либо сотворить... Ты его опозоришь, начальство узнает. Оба будете раскаиваться, да поздно... Все пропадет!.. Не надо портить отношений, между вами и людьми должна быть грань - занавес приличия, пусть никто туда не заглядывает. Если ты сама не откроешься, Мехман, даже узнав обо всем, не подаст вида. Он же не глупый человек... Нет, дитя мое, поменьше болтай...
- Но для чего мне прятаться за занавесом, ами-джан? Разве я что плохое сделала? Я же хотела заплатить. - Слезы потекли по щекам Зулейхи. - Ой, как же мне избавиться от этого запутанного дела? Где же выход?
- Выход в том, что надо все скрыть. Проглотить и молчать, вессалам.
- Как проглотить это? Как скрыть? - машинально повторила слова старика Зулейха.
- Видно, твой Мехман еще не попробовал вкуса горького и соленого... Очень уж он гордый...
- Мехман честный, чистый человек, - воскликнула она порывисто.
- А-а, просто вызубрил несколько слов из книги Закона и думает, что весь мир такой, как о нем пишут. Книга одно, жизнь другое. Ни один сочинитель книг не жил так, как учил других. Молла, например, как поступал? В святой мечети он говорил одно, а дома жил совсем по-другому. Ты ребенок еще, дочь моя, и муж твой - тоже еще дитя... - Человек в калошах крепко сжал кулак, словно держал что-то в ладони. - Жизнь еще научит вас ценить занавес. Научит скрываться от людских глаз. Ты думаешь, твоя подруга Зарринтач показывает всем клад, которым владеет? Надо быть умнее, надо иметь кое-что про запас... Подобно тому, как за каждым утром следует ночь, так счастливый день приближает черный день несчастья... Пускай Мехман знает то, что знает, этого вполне достаточно.
- Но ведь он ни о чем не подозревает...
- Ни слова ему... - Человек в калошах даже рот прикрыл рукой. - У меня только одна-единственная просьба: пусть Мехман поступит справедливо и не разрушит очаг Мамедхана... Отец его был достойным мужчиной. А сам Мамедхан? Пусть он оказался немного легкомысленным, ветреным, не поладил с первой женой. Что из того? Разве это преступление? Во второй раз он женился на глупенькой крестьянке. А городскому человеку, сами знаете, трудно ужиться с крестьянкой. Не соблюдала приличий, дерзко вела себя, болталась ежедневно за кулисами в клубе, как будто у нее нет ни мужа, ни дома. То с одним шепчется, то с другим... и в конце концов наложила на себя руки...
- Ну, а при чем тут я? - недоуменно спросила Зулейха. - Чем я могу помочь Мамедхану?
- Я хочу только правосудия, только справедливости.
- Как я могу вмешиваться в дела Мехмана, если бы даже захотела? Что я в этом понимаю.
- А почему ты не понимаешь, ханум? Ты же целые вечера напролет читаешь книги.
- Я ведь не законы читаю. У меня все романы...
- Какая же книга не говорит о справедливости, о правосудии?
- О, значит, вы тоже читали книги?
- Когда-то, знал немножко грамоту.
- А теперь не читаете? Почему?
Человек в калошах снова согнулся, скривил лицо.
- Теперь я совсем неграмотный. Все позабыл. Разве что-нибудь осталось от того, каким я прежде был? Да будь я грамотным, не подметал бы этот двор. Скажи лучше, дочь моя, когда-нибудь ты протягивала руку падающему? Или в теперешних книгах нет такого закона?
- Почему нет? В романах много говорится о великодушии. - Зулейха отвлеклась и понемногу начала приходить в себя. Слезы на ее щеках высохли.
- Почему же тебе не заступиться за правду, за справедливость?
- За правду бы я заступилась, но вмешиваться в такой скандал? Извините, Калош, но этого я не могу...
- Без шума никого не защитишь. Но разве я прошу тебя поднимать шум? Человек в калошах укоризненно покачал головой и настойчиво стал поучать: Наоборот, надо тихо, ласково, действуя заодно с Шехла-ханум, когда придет Мехман, внушать ему, что он не видит, где правда. Справедливость - вот чего я жажду. Ты не смотри на мои лохмотья, - когда-то я знал лучшие дни. Я вижу, что и твоя мать, и ты тоже носите благородную фамилию. Я знал твою родню. Может быть, мы даже не раз делили с отцом твоим хлеб и соль. Твой муж - еще дитя, он многого не понимает. Даже у верблюда на спине бывает горб, а ему мир представляется гладким и ровным. Увы, это не так. Еще многому ему надо научиться - нашему Мехману. Чего стоил один вид этой бедняжки, его матери. Когда она выходила на улицу люди смеялись. Чему эта несчастная могла научить своего сына? Надо начинать с ним с азбуки житейской. Шехла-ханум сама должна учить его, как надо жить на свете. Ты хорошо сделала, дочь моя, что избавилась от этой мужички. Разве она могла быть вашей наставницей?.. Наставницей прокурора!
Дерзкие речи человека в калошах, которого она привыкла считать чудаковатым, выжившим из ума стариком, ошеломили Зулейху. Она стояла растерянная.
- Вы- настоящий фокусник, - наконец пролепетала оиа, - прячетесь за ширмой и творите чудеса...
- О, я еще сотворю чудо с твоим Мехманом... Золотом засыплет он тебя, кольцами унижет твои пальцы. Рано или поздно это сбудется. Нужно терпеливо ждать.
Вытирая руки о фартук, Явер Муртузова вышла из кухни на балкон.
- Это ты, Калош?
- Я.
Человек в калошах не находил нужным быть красноречивым и угодливым с Явер. После беседы с Зулейхой он чувствовал себе более уверенно. Он сказал жене Муртузова, чтобы она немедленно отправлялась в дом прокурора и настраивала женщин - Зулейху и Шехла-ханум в пользу Мамедхана.
- Смолой прилипни к ним и не отставай, - настойчиво внушал он, смолой... Они будут отказываться, барахтаться, вертеться, как мыши, попавшие хвостом в капкан...
- Как это хвостом в капкан? А разве за ними что-нибудь есть? переспросила Явер, загоревшись любопытством.
Но человек в калошах не собирался посвящать ее в свои замыслы и ответил туманно:
- То есть, я хочу сказать, что их руки лежат под нашим камнем, захотим - раздавим, в крошево превратим. Но это тебя не касается, говори лишь то, что я велел...
- Ладно, ладно, - согласилась Явер. И поспешила в дом Мехмана.