- Ты очень много говоришь о старости, папа. Настраиваешь себя на печальный лад, - ласково сказала
Дильгуше.
- Старость, девочка, это печальная книга.
- Такому жизнестойкому человеку, как ты, не к лицу пессимизм...
- Жизнь, девочка, именно теперь стала такой интересной, такой хорошей, что горько думать о конце... Так много хотелось еще сделать. А сделано мало. Нельзя отрицать истину, ссылаясь на годы...
- Такие горькие мысли надо отгонять от себя, папа. Ты только что написал книгу, ты в расцвете сил.
Выздоровеешь и снова будешь работать. Гони эти мысли, гони прочь!..
- Надо, обязательно надо. - Профессор усмехнулся. - Никакого сомнения не может быть в том, что жизнь побеждает смерть. Вы счастливое поколение, дети мои. Живите и здравствуйте... Но пусть каждый, помните, что говорил вам старый брюзга Меликзаде, совершает полезные дела для блага советских людей, пусть каждый уйдет из этого мира с чистым сердцем со спокойной совестью...
- Мы говорим о жизни, а не об уходе из жизни, - возразила Дильгуше.
- Как бы ни было горько, девочка, мы должны смело смотреть в глазе правде. Кто встретит трагедийный финал пляской?
- Герои бесстрашно, не моргнув глазом, встречают смерть.
- Во имя жизни они идут на смерть, дочь моя! Но на смерть они идут с мечом в руке - этим завоевывают право на бессмертие, на то, чтобы жить вечно в дастанах. Герои любят жизнь сильнее, чем кто-либо другой. Страсть к жизни кипит, бурлит у поэтов, ученых, художников, у героев труда, - они все силы отдают борьбе со смертью, создают, поднимаются со ступеньки на ступеньку по пути к познанию и мудрости, и дела их продолжают служить грядущим поколениям, а имена живут в воспоминаниях... Да, они идут, пробивая себе дорогу подвигами и творениями... Конечно, это тоже своего рода бунт, восстание против смерти...
- Папа, какая польза от этой пессимистической философии. Пей чай, он совсем остыл... - Дильгуше старалась отвлечь отца.
Меликзаде взял в руки свой стакан.
- Пусть вынесет свой приговор молодой юрист, - сказал он. - Или, может быть, наш прокурор мысленно перелистывает страницы кодексов в поисках подходящей статьи, по которой меня можно привлечь к ответственности за болтовню, за то, что я устроил около своей постели занятия по куцей домашней философии?.
- Нет, профессор, что вы! - Мехман ласково смотрел на учителя.
- Пора, пора вынести приговор лихорадочному бреду старика, перешагнувшего за семьдесят...
- Вы, профессор еще долгие годы будете нашей гордостью.
- Я не вложу добровольно в ножны свой меч, я хочу жить. Но как бы коварная старуха не нанесла мне удар в спину...
Мехман не знал, как отвлечь больного от разговоров о смерти.
- Раньше вы не увлекались такими рассуждениями:
- Да, рассуждения о начале и конце... Нужны ясность сознания, хорошая логика, чтобы до последнего дыхания беззаветно служить нашему гуманному строю. - И снова профессор как будто разговаривал сам с собой, как будто подводил итоги прожитому. Улыбка освещала его бледное лицо, словно под снегом теплились красные уголья потухающего костра. - Молодость безразлична к смерти. Но старость всегда вопрошает: - А начало человеческой жизни?.. А конец? Разве этот вопрос не занимал всегда умы мыслителей?
Дильгуше обвила руками шею отца.
- Ты для меня самый молодой, самый лучший...
Профессор прижался колючей щекой к щеке дочери.
- Стараясь помолодеть, я пишу обвинительный приговор старости.
- Вот так, папа, - воскликнула Дильгуше, ласкаясь к отцу. - Вот так уж лучше. Ты совсем расстроил меня своими разговорами. Нагнал тоску. - Она смахнула с длинных ресниц слезы. - Ты будешь жить до ста лет, папа. Слышишь? Обязательно!
Зивер-ханум то выходила на кухню, то возвращалась обратно. Она заметила расстроенное лицо дочери и растерянность гостя. Стараясь рассеять печаль овладевшую всеми, она, усевшись на край тахты, бодро заговорила:
- Наш Мелик очень мнительный, вздрагивает от любого шороха. Когда мы были в Шувелянах, он прислушивался к шелесту веток и спрашивал испуганно: "Что это такое?"
Профессор покачал седой головой.
- Стоит ли искать своего врага вдали, когда он находится здесь, поблизости, живет с тобой. Дети подумают, что я трус
Зивер-ханум посмотрела на Мехмана и, ласково улыбаясь, пояснила:
- То есть я хочу сказать, что как только у нашего Мелика заболит голова, он начинает составлять завещание.
- Часто менять завещание - признак слабоволия, жена. - Меликзаде немного рассердился, и это придало ему энергии. Он сел, опираясь на подушки, - Если тайну человека не узнает жена, сам бог не раскроет ее.
Но Зивер-ханум даже слушать не хотела эти насмешливые упреки.
- Это, наверно, сотое завещание нашего Мелика...
- Нет, тысячное, - почти крикнул профессор. - Будь ты хоть семи пядей во лбу, жена считает тебя несмышленым младенцем...
Мехман встал, накинул на плечи старика тонкое шелковое одеяло. Профессор признательно сжал его пальцы.
- Наша хозяйка не даст человеку даже поболтать спокойно.
Зивер-ханум поправила свои пышные седые волосы и сказала:
- Вообще, я не люблю слез, не люблю завещаний, Мелик.
- Выходит, надо быть немым и умалчивать о неминуемом?
- Можно не молчать. Но к чему поднимать шум...
- Ты поверишь, друг мой, вот такой упрямой и строптивой она была всю жизнь, с первого дня свадьбы, - пошутил профессор.
- А, по-моему, Зивер-ханум очень любит нашего учителя. - Мехман почтительно склонил голову перед старой женщиной. - Разве без любви она могла бы пройти такой долгий путь рядом с вами?
- Да, они как Лейли и Меджнун, - сказала Дильгуше.
- Ну, Лейли никогда так не мучила Меджнуна, как моя жена мучит меня. Ох, сколько месяцев я из-за нее терзался.
- Почему, мама, ты его так долго мучила? - спросила Дильгуше с любопытством. - Разве он тебе не нравился?
- Потому что отец мой не соглашался выдать меня за этого Мелика. До самой кончины своей его тревожила страсть Мелика к книгам.
- Кто же тогда двинул вперед свои войска, чтобы силой отнять Лейли у эмира? - спросила Дильгуше, веселея.
И мать ответила уже совсем весело:
- Я сама отозвалась на тяжелые страдания черно кудрого Меджнуна, носившего тогда пояс с медной бляхой.
- Сколько же лет прошло с тех пор, жена? - оживился Меликзаде.
- Прошел ровно сорок один год, Мелик.
Дильгуше посмотрела на Мехмана.
- Мама любит переводить разговор на воспоминания.
- А почему наша Зивер любит больше воспоминания, чем нынешнее? спросил профессор у Мехмана и сам же ответил: - Потому что она всегда читала увлекательные сказки и дастаны о любви.
- Да, слава аллаху, я не перелистывала никогда ни одну из тех книг, ответила Зивер-ханум и открыла дверь в соседнюю комнату. Все четыре стены уставлены были книжными шкафами. Видели вы когда-нибудь подобный океан книг? И все про законы...
- Жизнь без законов была бы сплошным хаосом. - Профессор неожиданно для всех встал и хотел подойти к книжной полке. Но Зивер-ханум схватила больного за руку и удержала.
Разговор стал более спокойным. Дильгуше рассказывала о фабрике, Мехман о районе. Зивер-ханум подала еще по стакану чая. Она заботливо положила в стакан больного варенье и помешала ложечкой. Он проследил глазами за ее движениями и снова вспомнил.