- Я ведь твой сын, мама.
- Ты мое последнее дитя, мой младший, утеха моя, - сказала Хатун и, притянув к себе голову Мехмана, поцеловала его в лоб. Она вытерла слезы. - И я тебе скажу то, что у меня на душе. В огонь ты полез, Мехман, в огонь.
- И ты советуешь мне покориться судьбе и гореть до конца, мама?
- Лучше погибель, чем бесчестие...
"Почему мама так говорит? Что она знает! В чем она обвиняет меня?" Волнение Мехмана все усиливалось, сомнения росли. Снова на ум пришли эти проклятые золотые часы, которым, сам не зная почему, он придавал такое значение. "Но ведь часы привезла Шехла-ханум, - пытался он успокоить себя... - Но почему же она сама не узнала их на руке у Зулейхи? И вообще, что это была за странная шутка, почему так растерялась Зулейха?" Все смешалось в голове у Мехмана, он нервно теребил прядь своих черных волос, накручивал ее на палец.
Мать пристально следила за ним. Она положила небольшой сверток в его чемодан.
- В дороге раскроешь, сынок. Покушаешь...
Мехман вздрогнул, как бы очнувшись.
- Для чего ты это делаешь, мама? Зачем беспокоишься?
- Сядешь в вагон, спокойненько покушаешь.
- Спокойненько... - с горечью повторил Мехман. - А там?
Материнское сердце сжалось от боли. Мехман посмотрел на часы.
- Ну, мне пора, - сказал он. - До поезда осталось полчаса.
Хатун посмотрела через окно во двор.
- Солнце уже садится.
Мехман встал.
- Я пойду, мама.
- Успеешь, рано еще... - Хатун накинула шаль и стала искать ключи, чтобы запереть дверь снаружи.
- Не провожай меня. Тебе тяжело будет возвращаться одной.
- Зато мы еще побудем вместе...
- Тогда, мама, может быть, поедем?
- Я же работаю, Мехман.
- Можно написать Дильгуше-ханум, она все уладит.
- Дильгуше-ханум. Какая это Дильгуше-ханум?
- Главный инженер. Она дочь моего профессора...
- Стыдись, Мехман, при чем здесь дочь твоего профессора? Я ведь не лично у нее служу... Может быть, она и разрешит мне уйти с фабрики. Но разве я сама захочу этого? Покойный Мурад говорил, что хлеб, который ешь со спокойной совестью, который ты заработал собственным трудом, - слаще меда.
- А разве мы с тобой чужие? Разве мой хлеб - не твой?
- Я уже сказала свое слово, сынок.
- Ты упорствуешь, мама. Ты обиделась из-за горста соли. Из-за щепотки соли.
- А как, по-твоему, надо было допустить, чтобы щепотка соли превратилась в целую соляную гору?
Мехман понял, что мать тверда и непреклонна. Она никогда не примирится с Зулейхой. Через это препятствие не перешагнешь. Он чувствовал себе таким беспомощным.
- Пойдем, сынок, не то опоздаешь на поезд...
Молча сели они в трамвай, молча приехали на вокзал. Хатун вспомнился первый отъезд сына. Тогда они ехали втроем. Она посмотрела на место под фонарем, где стояла разряженная Шехла-ханум. Какие улыбки Шехла тогда расточала, какие торты принесла на вокзал, как умоляла ее "смотреть за детьми" - О, эта жен щина умеет набить себе цену.
Мехман поцеловал мать. Седые волосы ее развевались, колеблемые ветерком. Она не замечала этого. Все ее худенькое тело дрожало. Мехман едва успел войти в тамбур, как поезд двинулся. Мехман высунул голову в окно. Провожающие махали платками. Только Хатун стояла неподвижно! Слезы застлали ей глаза, и она, как сквозь туман, видела поплывший вдаль поезд, голову сына, его машущую руку... Когда она утерла краем черного платка слезы, поезд был уже далеко-далеко. Хатун медленно повернулась, прошла сквозь толпу и спустилась по каменным ступенькам перрона вниз.
39
Мехман приехал в районный центр. С тяжелым сердцем поднялся он по лесенке на галерею. У него не было ощущения, что он вернулся домой. Дом остался там, в Баку, где жила мать. Тяжелая сцена прощания все еще не изгладилась из его памяти. Только когда Зулейха, вскрикнув от радости, повисла у него на шее, Мехман смягчился, почувствовал себя не таким одиноким.
Шехла-ханум встретила зятя очень любезно. Человек в калошах из сил выбивался, стараясь показать, как он рад. Сразу же появились Муртузов с женой. Мехман отвечал на вопросы холодно и неохотно, но никого это не смущало, все объясняли его молчаливость усталостью с дороги. Вскоре гости разошлись. Хозяйки не удерживали их. Как только захлопнулась дверь, Шехла-ханум бросилась к маленькому чемодану, с которым зять уезжал в командировку, открыла крышку и под предлогом, что надо разобрать вещи, принялась искать подарки. Она обшарила все углы и, наконец, наткнулась на флакон.
- Зулейха, смотри духи...
Радость Шехла-ханум была недолгой. Мгновение - и она сообразила, что это тот самый флакон дешевого цветочного одеколона, которым Мехман вытирался после бритья.
Как будто пуля пронзила сердце женщины. И это все? Все, что Мехман привез? А подарки?
Зардевшись от негодования, брезгливо поджав губы, она сказала:
- Стоило тащить из Баку эту бутылку... Зачем она нам? Этим одеколоном только руки мыть... микробов уничтожать...
Мехман промолчал.
Разбирая носки и рубашки, теща продолжала:
- Навестил бы хоть перед отъездом тетю. Если бы ты сказал ей, что уезжаешь, она...
- Мы каждый день встречались в прокуратуре, - недовольно отозвался Мехман. - Не мог же я проводить с ней все время.
- Неужели она ничего не послала племяннице? Не поверю.
- А Зулейха разве посылала ей? С какой стати она должна дарить племяннице?
Шехла-ханум ловко извернулась:
- Просто ей в голову не пришло, что ты возвращаешься с пустыми руками. Ведь это неприятно. Сын приезжал к себе домой, а его мать даже не передала невестке что-нибудь на память, - удивительно! - Шехла-ханум стала в воинственную позу, словно наносила удар по далекой тени Хатун. О, она уверена была, что Мехман снова попал под влияние Хатун. - Бедная девочка ночи не спала, поджидала тебя. Но, увы!.. И есть же такие свекрови-мучительницы, ни за что не позволят сыну создать семью.
Мехман стиснул зубы, чтобы не отвечать. Он прилег на тахту, пытаясь уснуть, но не мог и вскоре ушел в прокуратуру. Немного спустя он позвонил Джабирову и попросил его зайти. "Есть", - по-военному кратко ответил тот и, на ходу поправляя ремень, быстро направился в прокуратуру. Справившись о здоровье прокурора, поздравив его с приездом, он сразу сообщил о хищениях в детском саду.
- Много грязных дел раскрывается, товарищ прокурор, - сказал Джабиров. - Эта Зарринтач не очень-то считалась с тем, где государственное добро, а где ее личное. Но, к сожалению, есть большая помеха.
- Какая может быть помеха? Разве дело так запутано? - спросил Мехман. Надо тщательно проверить, расследовать и, если она действительно виновата, привлечь к ответственности.
- Я не то имею в виду, что трудно расследовать, нет, - сказал начальник милиции и придвинул свой стул поближе, - Зарринтач два дня назад справила свадьбу, вышла замуж за Кямилова.
- За Кямилова? Разве у него нет семьи?
- Говорят, он давно разошелся с женой. Она у него старая была.
- А дети? Неужели у него не было детей?
- Он говорит, сын его давно женился, дочери тоже вышли замуж, а жена уже несколько лет как умерла. Она жила у младшей дочери. Его даже не было рядом, чтобы закрыть ей глаза. И детей он тоже давно не видел.
- Вот так отец... Нехорошо...
- Да, у них так. В семье несплоченной, недружной все, что хотите, может быть.
- Это верно, - подтвердил Мехман. Подумав, он спросил: - А может быть, Кямилов ничего не знает о проделках Зарринтач?
- Как? - удивился начальник милиции. Глаза его широко раскрылись. - Она его давняя любовница. И ее, и брата ее он пригласил сюда из другого города и устроил их на работу. Брата он сделал секретарем, хоть тот совсем малограмотный, а сестру назначил в детсад. Дни и ночи он проводил у них на квартире, ел, пил, отдыхал в свое удовольствие. Как мне поверить, что он не знал, сколько получает заведующая детсадом?