— Как? — сказал Сиддонс, уничтоженный. — Без декораций? Без партнеров?..
— Мой друг, — сказал великий маленький человек, — если вы не сумеете ухаживать на обеде за случайной соседкой так, как если бы это была самая красивая женщина в мире, то вы никогда не будете актером.
В этот вечер миссис Сиддонс поняла в первый раз, что, может быть, и она сама не была еще актрисой. Репетиции окончательно привели ее в беспокойство: Гаррик требовал, чтобы обдумывались малейшие жесты и самые незначительные ударения. Многие актеры составляли заметки о характере изображаемых ими персонажей. Метр подправлял свои роли на каждом представлении, подобно великому художнику, который не может видеть своих полотен, не пройдясь по ним кистью. Его Макбет, в одно и то же время храбрый и угнетенный, был шедевром. Миссис Сиддонс не была создана для такой работы и не была способна ее выполнять. Однако, вспоминая об успехах во время своих турне, осыпаемая со всех сторон комплиментами своей красоте, она храбро сохраняла самонадеянность.
Наконец объявили на афишах о дебюте неизвестной актрисы в «Венецианском купце». Публика увидела Порцию очень бледную, одетую в вышедшее из моды платье цвета семги, дрожащую, с трудом двигающуюся на сцене. В начале реплик ее голос, от природы очень высокий, детонировал. Конец каждой фразы спускался до шепота.
На следующий день приговор газет был суров. Сиддонс безжалостно дал их прочесть жене. Неудачный актер отмечал промахи своей соперницы. Между тем миссис Сиддонс отказывалась признаться в своей неудаче. Ее энтузиазм и ее вера были так высоки, что она не хотела от них отречься. Она старалась уловить во взглядах похвалу, хотя бы самую умеренную, и у многих явилось бы искушение доставить удовольствие столь прекрасной особе. Но она была уж слишком плоха и все взоры отворачивались.
После конца сезона ее ангажемент не возобновили. Гаррик, прощаясь с нею, советовал ей не терять мужества. «Обратите внимание на ваши руки! — прибавил он. — В трагедии всякое движение должно начинаться только от локтя».
III
«Успех усыпляет — неудача возбуждает». Миссис Сиддонс провела в Лондоне только шесть недель, но в ней произошла большая перемена. Она приехала уверенной и торжествующей, — она уезжала сконфуженной и униженной. Она не могла не питать злобы к своим прекрасным и ревнивым соперницам. Когда она находилась в кругу преданных друзей, она рассказывала иногда, как три королевы Друри-Лейн, при бессознательном соучастии Гаррика, пытались заглушить ее талант. Ее самолюбие находило утешение в том, что оно давало дружески расположенным людям те объяснения, которые ею же самой отвергались: в глубине души она сознавала, что ее поражение было заслуженным. Честная натура не может не признать чьего-нибудь превосходства. В этих женщинах, которых она ненавидела, миссис Сиддонс восхищалась знанием сцены, грацией манер, искусством одеваться. Она понимала, что ей нужно было строить все с начала. И она решила: «Я буду строить».
Как ни была велика ее неудача, она все-таки не обрекала ее на возвращение к утоптанной земле деревенских сараев. Поражение в Друри-Лейн могло служить еще патентом славы в Манчестере. Большие провинциальные театры были счастливы принять у себя миссис Сиддонс. Даже ее муж мог получить там роли, соответствовавшие его талантам, столь скупо отмеренным ему небесами.
Скоро брат миссис Сиддонс, Джон Кембл, присоединился к ним. Он убежал из семинарии в Дуэ, чувствуя в себе не священника, а актера. Его учителя помогли ему вернуться к наследственной склонности, заставляя его во время обеда читать прекрасным голосом, свойственным всем Кемблам, жития святых. Заметив, что он не мог слышать в церкви проповедника, не прошептав помимо своей воли: «Какая роль!» — он решил, не без основания, что своего призвания ему здесь нечего искать. От своего пребывания в семинарии он сохранил знание латыни, древней и священной истории и манеры светского человека.