События чужой жизни всегда вызывали у Гёте искреннее волнение, если они представляли собою возможные, но еще не реализованные эпизоды его собственной биографии. Он отнесся к самоубийству Ерузалема с почти болезненным любопытством. Он чувствовал, что будь он сам немного иным, лишенным некоторых черт своего интеллекта, — он был бы склонен к такому же отчаянию. Но он особенно заинтересовался этим потому, что, узнав о событии, он сразу подумал: «У меня есть развязка». Да, герой его идиллии мог, и даже должен был покончить самоубийством. Смерть — только она вносила элемент трагического величия, недостававшего его приключению.
Он попросил Кестнера узнать все подробности этой истории и сообщить их ему, и Кестнер выполнил это не без таланта.
ФРАНКФУРТ
VII
Собственный вецларский дневник и рассказ о смерти Ерузалема дали Гёте начало и конец для хорошей книги. Обе эти истории были подлинны. Чтобы произвести впечатление, достаточно было естественно все описать. И в этом описании почувствуется самая искренняя и яркая страсть. Роль воображения будет низведена к минимуму. Гёте всегда к этому стремился. Он был спокоен. Ему нравился сюжет. Но все-таки он не мог приняться за работу и продолжал витать в своих мечтах.
Чтобы писать, ему всегда нужна была мгновенная вспышка, при которой, как в блеске молнии, он мог бы внезапно увидеть все произведение целиком, не имея времени рассмотреть детали. На этот раз такой вспышки не было. Его любовь к Лотте? Смерть друга? Но почерпнутые из разных источников, эти два эпизода не укладывались друг с другом. В характере персонажей дневника не было ничего, что предвещало бы драматическую развязку. Лишенная ревности доброта Кестнера, здравая простота Лотты, ее веселость, безмятежный характер и любопытство Гёте — эти черты делали невозможным самоубийство героя. Он тщетно старался себе представить сцены, которые могли происходить между г-жой Герд и Ерузалемом, его размышления перед смертью. Надо было перелепить характеры, сплести другую цепь событий. Но события странно связаны между собой. Как только касаешься одного, вся группа распадается. Тогда невольно думаешь, что существует одна лишь истина, и если ее немного сместить в сторону, даже мягкими и осторожными движениями, то бесконечное количество возможностей начинают осаждать воображение.
Снова Гёте не мог обрести спокойствие. Чудовищное нагромождение проектов и планов обременяло его утомленный мозг. Порою казалось, что он улавливал формы неопределенные и прекрасные, но они тотчас же рассеивались; подобно беременной, измученной своим животом женщине, он тщетно искал положения, в котором обрел бы отдых. Чтобы узнать детали драмы, он совершил путешествие в Вецлар. Он увидел дом, в котором покончил с собой юноша, пистолеты, кресло, кровать. Он провел несколько часов с Шарлоттой. Счастье обрученных, казалось, было полным. Даже память о прежних вечерах как будто исчезла из этой жизни, такой спокойной и размеренной. Гёте почувствовал себя очень несчастным и одиноким. Его любовь проснулась. Сидя на диване Тевтонского дома и глядя на Лотту, кроткую и свежую, он сказал себе: «Ерузалем был прав. И у меня тоже, быть может, хватит силы…» Но Гёте остался Гёте и спокойно вернулся во Франкфурт.
Родительский дом показался ему еще более печальным, чем всегда. День свадьбы Кестнера приближался. Ночью в своей одинокой комнате, в своей «бесплодной» кровати, Гёте представлял себе Шарлотту в супружеской спальне, в сорочке, украшенной голубыми лентами, причесанную на ночь, очаровательную и целомудренную. Желание, ревность мучительно не давали ему спать. Человеку, для того чтобы жить, необходимо созерцать перед собой блестящую точку, цель, к которой он направляется. Но на что ему оставалось надеяться? Он видел себя обреченным на существование маленького адвоката или чиновника в этом городе, ограниченная буржуазия которого будет всегда ненавидеть его фантазии. Его ум, обладающий (он это знал) способностью к творчеству, истощится в составлении прошений или глупых жалоб. Он имел основания думать без излишней скромности: «Я буду жить здесь, как исполин, окруженный карликами. Он видел себя похороненным заживо. Все спутники его молодости расставались с ним. Его сестра Корнелия собиралась выходить замуж. Мерк уезжал в Берлин. Скоро Шарлотта и ее муж покинут в свою очередь Вецлар. «А я остаюсь один. Если я не женюсь или не повешусь, то можете сказать, что я очень дорожу жизнью», — писал он Кестнерам. И немного позже: «Я странствую по безводной пустыне».