В то время Лоуренс выставил в Королевской академии картину, изображавшую ту сцену из «Потерянного рая», которую так любила миссис Сиддонс: «Сатана вызывает свои легионы на берегу огненного океана». Лучшие критики того времени описывали эту картину таким образом: «Кондитер танцующий среди охваченной огнем патоки». Критики относились к Лоуренсу менее серьезно, чем миссис Сиддонс; говоря по правде, Люцифер в этой картине был похож на Кемблов — на Джона, его сестру, на Салли, на Марию. Художника, по-видимому, преследовал этот тип.
Он отправился в Клифтон и написал миссис Пеннингтон длинное послание, в котором все слова, изображающие чувства, начинались с больших букв. Он умолял ее передать весточку Салли, этому совершенному, очаровательному созданию; он просил ее следить за тем, чтобы она не дала каких-нибудь торжественных клятв своей умирающей сестре: «Если вы великодушны и мягкосердечны, — писал он (а вы должны быть такой, так как эти качества сопутствуют всем талантам), — то вы меня не только извините, но и окажете ту услугу, о которой я вас прошу».
Пенелопе Пеннингтон очень нравилось, когда говорили о ее талантах, и она согласилась повидаться с Лоуренсом.
VIII
Чувствовать себя героем очень приятно, но героизм по доверенности представляет собой высшую разновидность этого удовольствия. Миссис Пеннингтон прибыла на свидание, готовая ко всем жертвам за счет Салли и возбужденная предстоявшим поединком, в котором она должна была отвоевать счастье Марии.
Лоуренс начал разговор в мелодраматическом тоне: с сумасшедшими жестами он кричал, он угрожал покончить самоубийством, если ему не позволят видеть Салли.
— Сударь, — сказала миссис Пеннингтон холодно, — я уже видела, как играют эту комедию актеры лучшие, чем вы, и если вы хотите быть со мной в дружбе, если хотите, чтобы я помогла вам по мере возможности, не причиняя при этом вреда дочерям моей приятельницы, ведите себя благоразумно и постарайтесь владеть собой.
— «Владеть собой»! — сказал он, складывая руки и возведя глаза к небу. — И это мне говорит женщина! Только мужчина, грубый мужчина может вести себя благоразумно, когда дело касается тех, кого он любит! Да, сударыня, да, я безумен, но безумие мое понятно. Мне страшно потерять их обеих, так как после Салли больше всего на свете я люблю Марию.
— Сударь, — сказала миссис Пеннингтон, — я, вероятно, представляюсь вам чрезвычайно грубой и мужеподобной, когда пытаюсь обратиться к разуму при обсуждении такого вопроса, но я должна вам признаться, что привыкла мыслить самостоятельно и придаю всем этим пустым словам о любви и самоубийстве то значение, которому научил меня сорокалетний опыт. Я прекрасно понимаю, какими вы хотели бы видеть всех женщин: наивными, слабыми, трепещущими перед вами. Но Салли не такая, хотя она и способна на самопожертвование и нежна. Я очень часто говорила с ней об этих вещах и перед ее исключительной скромностью, ее несравненной кротостью я не могла удержаться от слез восхищения и любви. Вы ошибаетесь, сударь: Салли не из тех девушек, которых покоряют угрозами и насилием!
— Разве вы, сударыня, не сознаете, как вы жестоки? Вы говорите мне: «Будьте спокойны, так как нет равной той, которую вы теряете! Владейте собой, так как ее очарование бесконечно! Не волнуйтесь напрасно, потому что ничто не сможет тронуть ее сердца. Вы придерживаетесь плохой системы, так как она не уступит насилию!» Поистине, сударыня, я не думал о том, какая система будет искуснее, чтобы завоевать ее привязанность; она уехала, я последовал за нею, и не уеду отсюда, не повидав ее.
— Вы так последовательны в вашем безумии, что вам удастся, если только вы захотите, добиться своего, — я в этом уверена.
Лоуренс кричал как избалованный ребенок, наблюдающий украдкой, производят ли впечатление его вопли. Он поглядел и увидел, что находится на неверном пути.
— Сударыня, — сказал он, — я вижу, что вы добры; я художник и привык разбираться в лицах: под маской жестокости, которую вы надели на себя сегодня, я замечаю глаза нежные и доступные жалости. Вы видите, что я горячо люблю Салли… Помогите мне, помогите нам!
— Да, — сказала миссис Пеннингтон, растроганная, — вы волшебник, и я откровенно признаюсь, что вы меня разгадали. Я испытала в жизни много горьких разочарований, научивших меня обуздывать данный мне природой энтузиазм, но они коснулись только моего разума — мое сердце сохранило всю свою юность. Я не могу видеть волнений, вас обуревающих, не испытывая желания вас утешить.