Так они заключили мир. Она добилась у него обещания покинуть Клифтон не повидавшись с Салли, но она обязалась держать его в курсе всех дел.
— Что думает обо мне Мария? — спросил он.
— Мария? Она говорит иногда: «Я не желаю зла Лоуренсу и прощаю ему».
— Любит ли меня еще Салли? В те минуты, когда она забывает о своем горе, вспоминает ли она обо мне?
— Она говорит, что ее душа так полна печальными переживаниями настоящего, что она отказывается даже думать о будущем. Мы часто говорим о вас, иногда с похвалой, которая была бы вам приятна, иногда сожалеем, что столько блестящих данных испорчены странностями вашего характера. Я не могу вам ничего больше сказать по этому поводу.
Но все-таки, после некоторого молчания, она прибавила:
— Настоящее является барьером между вами и Салли, в будущем я вижу также много препятствий, но все же не думаю, чтобы они были непреодолимы. Обуздайте вашу страсть, мистер Лоуренс; старайтесь проявить смирение и достоинство. И, может быть, в награду вы получите существо, которое вы любите.
Эта слабая надежда, в сущности, была трагична: только смерть Марии могла в будущем соединить обоих влюбленных. Так это и понял Лоуренс. «Увы, — думал он, — это ужасно, и вместе с тем неизбежно: Салли будет страдать, и я буду страдать. Но я скоро забуду, и все устроится».
Он покинул Клифтон без скандала. Миссис Пеннингтон чувствовала себя как после большой победы и впредь говорила о молодом Лоуренсе тоном сочувственным и покровительственным.
К сожалению, становилось слишком ясно, что печальное событие, на которое она намекала, неминуемо. У Марии кашель усиливался, ноги опухали, лицо приобретало цвет воска. Салли и миссис Пеннингтон скрывали от нее угрожавшую ей опасность. Они старались поддерживать в больной уверенность в ее силах и веселое настроение. Салли пела ей мелодии Гайдна, старые английские песни, миссис Пеннингтон читала вслух, и обе удивлялись, чувствуя себя счастливыми легким, мимолетным, но изумительно чистым счастьем. Сама Мария была исполнена светлой радости. Она, казалось, избавилась от тревоживших ее мыслей. Изредка, говоря о Лоуренсе, она называла его «наш общий враг». Она без конца могла слушать музыку.
Дни стали короче; осенний ветер грустно завывал в каминах, разорванные облака проносились перед окном больной. Чувствовала она себя плохо. Салли и миссис Пеннингтон с ужасом следили, как исчезали последние следы ее красоты, словно стертые рукой невидимого скульптора. Она часто просила дать ей зеркало. Однажды, долго разглядывая свои черты, она сказала: «Я хотела бы, чтобы мама была здесь. Самым большим удовольствием моей жизни было любоваться ею, и этого уже больше не будет». Предупрежденная миссис Сиддонс прервала спектакли и прибыла тотчас же в Клифтон.
Когда она приехала, Мария не могла уже ни есть, ни спать. Ее мать провела подле нее не смыкая глаз два дня и две ночи. Ее прекрасное лицо, сохранявшее даже в глубоком горе величественное спокойствие, казалось, умеряло страдания Марии. На третий вечер, к полуночи, миссис Сиддонс прилегла на кровать, измученная усталостью. К четырем часам утра Мария начала метаться и попросила миссис Пеннингтон, дежурившую около нее, позвать доктора. Врач пришел и оставался около часа. После его ухода Мария сказала миссис Пеннингтон, что видит ясно свое положение и умоляла ничего от нее не скрывать. Миссис Пеннингтон призналась, что доктор действительно считал ее состояние безнадежным. Мария очень горячо поблагодарила ее за откровенность. «Я чувствую себя гораздо лучше, — сказала она твердо, — и гораздо спокойнее».
Она заговорила о том, что ждет ее после смерти, о своих надеждах и опасениях; самым тяжелым своим грехом она считала то невероятное тщеславие, которое заставляло ее уделять слишком много внимания своей красоте. Но она прибавила, что рассчитывает на милость Божью, и что перемена, происшедшая в ее теле (говоря это, она смотрела на свои бледные, исхудавшие руки), несомненно, будет считаться достаточным искуплением.
Затем она пожелала видеть сестру. Когда Салли пришла, Мария сказала ей, как дорога она ей была, и как ценила она ее доброту. Умирая, она заботилась только об одном — о счастье Салли. «Обещай мне, Салли, что ты никогда не будешь женой Лоуренса; я не могу вынести этой мысли».
— Дорогая моя, — сказала Салли, — не надо думать о том, что может тебя волновать.
— Нет, нет, — настаивала Мария, — меня это ничуть не волнует, но для моего спокойствия необходимо, чтобы все было выяснено.
Салли очень долго боролась сама с собой и наконец сказала с отчаянием: