— А для кого же ты прядешь шерсть?
— Есть такие добрые женщины, что дают мне. Гана, жена Витебского, тетка твоя Сара, жена Бера, дают мне прясть шерсть, а потом платят мне медными, иногда же и серебряными деньгами…
— Голда, значит, ты приходишь иногда в наш дом к Саре, жене Бера, за шерстью для пряжи?
— Да, прихожу.
— А почему же я никогда не видел тебя?
— Потому что они тайно впускают меня и дают мне работу. Бер и жена его Сара очень сострадательные люди, но они не хотят, чтоб кто-нибудь, проведал, что они знают зейде и меня и что они нам помогают. Я прихожу к ним, когда никого нет дома, кроме разве одной Лии, твоей двоюродной сестры, Меир, и всегда иду так, чтобы меня не увидел черный человек…
— Черный человек? Что это за черный человек? — с удивлением опросил Меир.
— Раввин Исаак Тодрос! — очень тихим, таинственным шопотом ответила Голда.
При звуках этого произнесенного Голдой имени лицо Меира, проникнутое состраданием и рдевшее от возбуждения, нервно вздрогнуло. Он вдруг замолчал, в глазах его вспыхнули мрачные огоньки, а взгляд устремился куда-то вдаль. Так сильно задумался он, что на белом лбу его появилась глубокая морщина. Казалось, что он вдруг забыл о своей собеседнице.
— Меир! — послышался у его плеча ласковый шопот, — о чем ты так задумался, и почему глаза твои стали такими грустными? Имя твое означает «свет». Разве тебе не всегда светит солнце радости и счастья?
Юноша, не изменяя направления своего взгляда, задумчиво и медленно покачал головой.
— Нет! — шопотом ответил он. — У меня на сердце лежит большая печаль!
Девушка совсем близко наклонилась к нему.
— Меир! — воскликнула она, — а отчего у тебя эта печаль на сердце?
Юноша помолчал немного, потом медленно ответил:
— Оттого, что у нас есть черные люди и что у нас так темно, так темно!..
Девушка опустила голову на руки и, как печальное эхо, повторила:
— Ох, темно!
Меир задумчивыми глазами продолжал смотреть вдаль, в ту сторону, где длинная полоса леса отделяла золотую равнину от лилового небосклона.
— Голда! — проговорил он вполголоса.
— Что, Меир?
— Тебе никогда не хотелось знать и видеть, что делается там, за тем густым и высоким лесом, далеко-далеко на широком свете?
Девушка молчала. По ее фигуре, наклонившейся к юноше, и по ее глазам, широко раскрытым и горящим, можно было узнать, что ей, когда она смотрит на него, ничего уже больше на всем широком свете не хотелось видеть.
Меир продолжал:
— Я бы взял крылья у птицы, чтобы полететь туда, за тот лес, далеко…
— Разве тебе не мил красивый дом богатого Саула? Разве тебе не милы лица твоих братьев, родных и приятелей, что ты бы хотел улететь на крыльях птицы? — подавляя порыв грусти или испуга, прошептала девушка.
— Мне мил дом деда моего Саула, — задумчиво прошептал в ответ юноша, — и мне милы лица всех братьев и родных моих… Но я хотел бы улететь за тот лес, чтобы все узнать и стать очень умным, а потом вернуться сюда и рассказать всем, кто сидит в темноте и ходит в оковах, как им сделать, чтобы выйти из темноты и сбросить свои оковы…
— И мне очень интересно, — продолжал он дальше после минутного молчания, — я бы очень хотел знать, как ходят звезды по небу, и как растет трава из земли… и как живут все народы на земле, и какие есть у них умные и святые книги. И я бы хотел прочесть все эти умные и святые книги и познать из них мысль божию и человеческие судьбы, чтобы душа моя стала так полна знанием, как полны водою великие пучины морские. Мне так интересно… Я бы так хотел…
Внезапно он остановился, потому что вздох, вырвавшийся из его взволнованной груди, охваченной неугасимым желанием и несказанной тоской, прервал его речь.
Минуту помолчав, он прибавил тише:
— Я бы хотел быть таким счастливым, как равви Акиба…
— А кто такой равви Акиба? — робко спросила Голда.
Задумчивые глаза Меира просияли.
— Это был великий человек, Голда! Я часто читаю историю его жизни и теперь читал ее, когда ты подошла ко мне…
— И я знаю много прекрасных историй, — сказала Голда, — они вырастают в моей душе, как пунцовые душистые розы! Дай мне, Меир, еще одну такую розу; пусть она цветет передо мною, когда я не буду видеть тебя.
Взгляды их встретились. Мягкая усмешка пробежала по губам Меира.
— Ты знаешь древнееврейский язык? — спросил он.
Она поспешно кивнула ему головой.
— Знаю; зейде научил…