Я не обиделся и поехал уже в реальности. Еще поворот и я увидел одноэтажный домик, с традиционной крышей. Цветник был аккуратно убран. И на подъездной дорожке не стояло ни одного автомобиля. Я свернул туда и припарковался.
Заглушил мотор и постучал в дверь.
Дверь открыла мама Мэй. Я хотел представиться, но она оборвала меня и сказала, Минато, здравствуйте, Мэй последнее время о Вас только и говорила. Надежда зажглась в моем сердце.
Я прошел, сняв обувь на крыльца. Мама Мэй была неуловимо похожа на нее, с поправкой на годы, конечно.
Она рассказывала, что по телефону она обсуждала с дочерью только меня. И та выслала ей фотографии, по которым она меня сразу узнала. Она хвалила меня, передавая слова дочери. И надежда постепенно уходила. Мэй здесь не было уже очень давно. А ее мама все говорила и говорила. Она напоила меня чаем и даже не спросила, что я тут делаю. Она предложила подождать отца Мэй, быть может, решив, что я приехал просить руки ее дочери.
Но я не мог начать об этом разговор. Поскольку я не видел Мэй и не знал, где она. Я не знал, где Мэй и хочет ли она вообще меня видеть.
Час заканчивался и я вышел, сказав, что приехал по делам в этот город. Что заехал к ним случайно, решив проведать родственников своей коллеги по Университету.
И что меня еще ждут дела. Я достал с переднего сиденья цветы. Мама Мэй их взяла. И небольшое колье, с желтым алмазом по середине. Его стоимость была такова, что на него можно было укупить два таких дома.
Но мама Мэй его взяла, видимо решив, что это бижутерия.
Я вышел из дома. Серый туман, не смотря, на то, что было только двенадцать, накрывал город. Мама сказала, что это часто бывает у них зимой.
И я поблагодарил за совет, быстрее делать дела и ехать обратно.
Я так и сделал. Аккуратно выехал. Пропуская детей и взрослых на «зебрах». Выскочил из города и уехал не оглядываясь. Туман преследовал меня еще несколько километров, но потом, словно обрезанный ножом кончился. Я ехал в спокойном февральском солнце. И у меня родились стихи.
Я ехал и не видел указателей и дорог я слышал ритм земли, неба и солнца.
В мартовском солнце, светлом и тонком
Золотом неба – в окладе иконка
Просто и тонко в синюю даль
Руки раскинуть - умер февраль.
Умер спокойно, в холоде ночи
Да я забыл, ты стала короче
Мука дневная стала длиннее
Я умирал пред Тобой на коленях.
Я не просил дома и хлеба,
Воинов сотни, новой победы,
Я не просил жизни и славы,
Только икону небом оправить.
Только раскинув руки лететь
Господи в Боге мне дай умереть.
Дай прикоснуться к воде ее муки
Господи, дай мне плечи и руки,
Дай мне надежду и веру и смысл
Ради чего умереть молодым.
Дай бесконечного неба пространство
Дай и свободы – устал я от рабства.
Дай исповедать душу и боль,
Дай ощутить слово Любовь…
Небо молчало, и гасло светило.
Белая тьма, умирая, чадила.
Лед мертвеца охлаждал до весны
Солнце погасло. Гасли кресты.
Богу молилась синяя даль.
Звонко и радостно. Умер февраль.
Я повторял эти строки, когда колеса отсчитывали километры, когда я сдавал машину и расплачивался за нее. Симпатичная, похожая на Мэй девушка, сидела за стойкой, но у меня не было времени, чтобы узнать, как ее зовут.
Стоп. Время все-таки было. И мы с ней провели некоторое время вместе. Но как зовут я так и не узнал. Она была для меня Мэй.
Я успел на поезд и он нес меня обратно. К Акари и работе. Домой.
Видимо, в поезде я задремал и мне снился сон. Моя Мэй идет в тумане, по полю, и мимо проносятся машины, а она их не видит и идет в своем белом кимоно.
Кимоно не пачкается от грязи. И я знаю, что в одной из машин еду я. Я проезжаю мою Мэй, но возвращаюсь назад. В поле и иду к ней навстречу. Потом бегу. Но обнимаю лишь туман.
Этот сон повторился два или три раза. Пока я не проснулся. Меня веждиво разбудил проводник и сказал, что поезд приехал в Токио. В вагоне было уже пусто. Я встал с кресла и мне показалось, что под ним туман. Я зажмурился, открыл глаза и туман исчез.
Я поблагодарил проводника и вышел.
Я приехал домой не поздно. Завтра был последний день перед свадьбой и Акари предупредила меня, что завтра она проведет ночь не со мной.
По традиции я должен был увидеть ее только в храме. В белом кимоно. С золотыми украшениям и поясом.