1) пантомима в манере венедиаиских народных представлений конца XVIII века — «Уличные фокусники»; 2) этюд в стиле сентиментальных историй конца XVII века — «История о паже, верном своему господину, и о других событиях, достойных быть представленными»; 3) опыт сценической разверстки сценария итальянской комедии времен упадка — «Две Смеральдины»; 4) остов сценария без слов двух сцен из «Трагедии о Гамлете, принце датском»: а) «Мышеловка»; б) «Офелия»; 5) пантомима в стиле французской арлекинады половины XIX века — «Арлекин-продавец палочных ударов».
В третье отделение входили:
1) цирковая клоунада — «Три апельсина, астрологическая труба, или до чего может довести любовь к метрам сцены»; 2) этюд в живописной манере Ланкрэ «Colin Ma Hard»; 3) этюд, сотканный из одних шуток, свойственных театру — «Две корзины и неизвестно кто кого провел»; 4) фрагмент к китайской пьесе во вкусе «Турандот» Гоцци «Женщина-кошка, птица и змея».
Во всех этих вещах участвовали 31 исполнитель, которых программа называла «комедианты студии». Помещение для спектакля было приготовлено следующим образом: стулья в зрительном зале были поставлены полукругом со средним проходом и двумя боковыми, которые были также вовлечены в игру. Вместо сцены была эстрада с узким ходом посредине, задрапированным белой, шелковой занавесью с изображением маски, две боковых лестницы вели в зал, просцениум помещался на самом полу зала: это была часть пола, покрытая полукругом синего сукна.
Для «Саламанкской пещеры», которую ставил один В. Н. Соловьев, убранство сценической площадки (художник А. В. Рыков) было сделано особо. Оно представляло систему ширм с четным числом створок (по бокам стояло по три ширмы, в середине четыре) и три паруса, подвешенные на бамбуковых палках. В цветах соблюдалось чередование зеленого, синего, красного и желтого. На сцене стояли две бочки, заменяющие табуреты или служившие подставками для большого стола, покрытого скатертью. Все участники спектакля были в одной и той же парадной «прозодежде». Цвета костюмов были: у мужчин — темно-малиновый с лиловой и голубой расцветкой, оранжевым поясом и molletiиres; у женщин — темно-лиловый с темно-малиновым поясом и повязками на руках. Момент импровизации понимался как «свободное комбинирование целого ряда определенных сценических приемов и положений, заранее приготовленных». Все номера программы шли под аккомпанемент рояля, музыка была подобрана из классических вещей Моцарта, Рамо и импровизаций пианиста А. Ф. Маливанного. Мейерхольд сидел около рояля и подавал знак к началу каждой пантомимы ударами маленьких молоточков по двум висячим колокольчикам. Парад начался в 8 часов, представление окончилось в начале двенадцатого.
Каждая из показанных вещей имела свои приборы, свой перечень трюков и шуток, свойственных театру. Велся точный учет «площадки». Одна пантомима разыгрывалась только на сцене, другая на сцене и просцениуме. Участвовавшие делились на действующих лиц и слуг просцениума. В отдельных пантомимах к ним присоединялся «народ».
Обессловливание Гамлета имело следующую мотивировку:
Всякое драматическое произведение, если в него действительно вложены самые необходимые чары театральности, может быть показано в полной схематизации, даже так, что слова, которыми разукрашен остов сценария, могут быть временно совершенно отняты; и несмотря на это, так схематически и мимически разыгранное подлинно театральное действие может взволновать зрителя единственно потому, что сценарий такого драматического произведения создан из традиционных основ театра, как такового.
В фрагменте «Женщина — кошка, птица, змея», когда нужно было создать зрительный обман в отношении находящегося на сценической площадке количества персонажей (войско принца) — Мейерхольд прибегнул к эффекту множества вертикальных линий: «все комедианты спектакля с длинными пиками в руках отправляются в бой на невидимого неприятеля».
Вечер студии вызвал многочисленные отклики прессы. Большинство из писавших, с разными оговорками, правда, признавало несомненный интерес вечера. Одни называли студию «академией мертвого искусства», или «составлением бесполезных гороскопов», другие считали все это театральной алхимией, третьи противопоставляли студии «неореалистический, тонко художественный театр». Отмечались отдельные удачи. «Разыгранная пантомимой сцена мышеловки в “Трагедии о Гамлете, принце датском”, — писал в “Биржевых Ведомостях” Азов, — доказала, что даже столь тесно связанные со словом переживания могут быть восприняты и внушены зрителю мимически». Это же мнение высказал Э. Старк, другие выделяли интермедию Сервантеса и разные этюды и пантомимы.