Особое внимание Мейерхольд уделяет фактической стороне книги, и здесь его полемика уже направляется не столько в сторону Каменского, сколько в сторону Евреинова. «Жаль, — пишет Мейерхольд, — что лица, подсказавшие Каменскому фактически “материал”, скрыли от него то обстоятельство, что испанскому периоду Старинного театра предшествовал спектакль “Башенного театра” (“Поклонение кресту” Кальдерона было разыграно 19 марта 1910 года, а первая репетиция труппы Старинного театра состоялась лишь 15 сентября 1911 года)». Далее Мейерхольд утверждает, что в средневековом цикле старинного театра «режиссер повторил всю гамму жестикуляций, какая была представлена в миракле “Сестра Беатриса” в театре В. Ф. Комиссаржевской (1906 – 1907)». Вообще Мейерхольд считает, что «с Офицерской дул ветер, принесший Старинному театру радостные дни». Попутно Мейерхольд разбирает монодраму Евреинова «Представление любви» и говорит, что она «носит на себе все следы “Жизни человека” Л. Андреева, не только авторского сценария, но главное того сценического истолкования, какое представлено было на суд публики театром В. Ф. Комиссаржевской весной 1907 года. В смене световых эффектов, побуждаемой сменой психических состояний действующего героя, какую мы находим в “Представлении любви”, мы узнаем приемы из “Вечной сказки” Пшибышевского в том же театре».
В заключение своей рецензии Мейерхольд пишет: «Не напоминает ли эта книга сопроводительные тексты при патентованных медикаментах, и можно только пожалеть, что она не отпечатана на трех языках!»
Конец 1916 года был в России полон тревоги и смятения. 1 ноября возобновились занятия Государственной думы, и на первом заседании было произнесено ряд больших политических речей Милюковым, Шульгиным и Маклаковым, ясно показавших, как далеко зашел процесс распада правительственной власти. Эти речи цензура запретила опубликовать, и только через две недели они появились в газетах после того, как был смещен министр иностранных дел — Б. В. Штюрмер и назначен председателем Совета министров А. Ф. Трепов. В Москве были запрещены съезды всех организаций, работающих по устройству тыла войны. В декабре же на Мойке в доме Юсупова был убит Распутин. По стране глухо перекатывалось предчувствие политического переворота. 19 января 1917 года на премьере оперы «Фенелла» в Мариинском театре, оперы, с которой связано воспоминание о революции в Брюсселе 1830 года, главноуправляющий собственной канцелярии Николая II — А. С. Танеев сказал скрипачу оркестра В. Г. Вальтеру: «Если сегодня вспыхнет революция, вы мне скажите, я лучше уйду раньше конца оперы». Это была всего Лишь шутка, но она была недалека от истины и не случайно вырвалась из уст царского сановника.
В первом номере «Театра и Искусства» за 1917 год А. Кугель напечатал характерную для настроений того времени статью. Подводя театральные итоги 1916 года, критик писал об оскудении творчества в искусстве, об отсутствии новых форм и образов. Из этих сетований Кугель делал вывод: «Нужно, стало быть, чтобы пришла не только новая публика для созерцания и восприятия, а новая публика для творчества, т. е. нужно то, что можно выразить метким боборыкинским словечком, нужно “омоложение” общества, перестрой его, изменение его напластований». И далее: «Сейчас оскудение потому, что мы накануне самоопределения новой демократии, новых общественных и народных слоев… Сейчас в искусстве, подобно промотавшимся кутилам, мы переписываем векселя».
В передовой статье первой книги «Аполлона» за 1917 год были те же настроения наступившего, по мнению редакции, бездорожья: «Все как-то смешалось в это трудное время. “Вчерашний день” искусства отошел безвозвратно. Это поняли, кажется, все. Ни импрессионизм, ни стилизм, ни, тем более, декадентствующая экзотика не кажутся уже дорогой в обетованную землю». Футуризм же, по мнению журнала, привел живопись к пропасти, ибо он возвел «одичание» в культурный догмат. Особенным нападкам со стороны «Аполлона» подвергался за союз с футуризмом «Мир искусства».
Последняя по времени выставка «Мира искусства», устроенная в конце 1916 года, очень выдвинула художника Бориса Григорьева, о котором В. Дмитриев («Аполлон» № 9 – 10, 1916 г.) писал: «Григорьева надо поздравить с большой победой: ему удалось (наконец-то) соединить столь различные ранее у него техники карандашную и масляную. Теперь в работах маслом ему удается сохранить всю силу и все особенности карандашных набросков». К этому счастливому для Григорьева году относится и тот портрет Мейерхольда, на котором Мейерхольд, облеченный во фрак, в белых перчатках и цилиндре, с маской на рукаве, изображен в сопутствии своего красного двойника, натягивающего тетиву лука, чтобы спустить стрелу. Тот же Дмитриев об этом портрете впоследствии писал: