Интерес балетных спектаклей заключался и в репертуаре, и в постановке. На этот раз, в качестве балетмейстера выступал только Нижинский. Фокин у Дягилева не работал. Он ставил танцы у Иды Рубинштейн. Репертуар заключался в балете Дебюсси «Игры» и «Весна священная» Стравинского. В «Играх» Нижинский хотел показать пластику современного движения, которое его поразило во время спортсменской недели в Трувилле. Он придумал несложную фабулу о юноше и двух девочках-подростках, играющих в лаун-теннис. С наступлением сумерек один из мячей затерялся в саду. Его ищут. И под покровом весенних сумерек испытывают томление и обмениваются поцелуями. Балет кончается тем, что подростки разбегаются, спугнутые другим мячом, который бросила в сад чья-то рука. Если в «Играх» Нижинский добивался дать стилизацию движения, то в «Священной весне» партитура Стравинского, написанная на тему Рериха, наоборот, влекла балетмейстера к архаике. И композитор, и художник, и балетмейстер стремились показать славянскую первобытность. Несмотря на то, что балет потерпел неуспех на премьере, весь серьезный художественный Париж считал «Весну священную» событием. Русские критики отмечали значительность смелой попытки перевести в движение необычную звукопись Стравинского. Волконский писал: «Нас переносило к временам человеческого детства, к колыбели человеческих рас, к тем временам, когда искусство зарождается…» Архаическая угловатость в движениях позволила одному из критиков назвать постановку «Священной весны» иконописным кубизмом.
Пока Париж слушал в театре Елисейских Полей оперы Мусоргского и смотрел хореографические композиции Нижинского, Мейерхольд заканчивал постановку «Пизанеллы». 10 июня, как и было ранее намечено, состоялась открытая генеральная репетиция «Пизанеллы». В письме от 11 июня Мейерхольд так описывает этот вечер:
Вчера генеральная репетиция прошла с громадным успехом. Находившиеся в зрительном зале передают, что мой успех был очень большой. Начался спектакль в 9 час. вечера. Занавес театра Шатле была убрана и площадка просцениума была открыта. При открытом просцениуме был сыгран прелюд. В прологе большие аплодисменты вызвал монолог Де-Макса: Очень хорошо слушали речи короля, которые говорятся с музыкой. В прологе сегодня на премьере будут сделаны еще купюры. После пролога аплодировали очень дружно. В первом акте очень понравилась сцена, когда мертвого Эмбриака уносят со сцены под звон колоколов и выезд короля на белом коне, в белой мантии. Позади епископ Фамагусты на муле. И целое шествие, которое к концу акта превращается в стремительное движение с криками «Алетис». Во втором акте очень любопытен выход Пизанеллы со ступеней просцениума. Кажется, очень понравилась бесшумная смерь принца Тирского и одно интересное движение короля при самом конце акта. Третий акт получился любопытным, благодаря громадным купюрам. Танцы поставлены Фокиным очень эффектно, хотя с основным замыслом их я не согласен. По окончании пьесы овация. Де-Макс говорит со сцены имена заправил спектакля: аплодисменты распределились так: 1) Бакст, 2) Мейерхольд, 3) де Парма, 4) Фокин. На вызовы в самом конце вышли: Рубинштейн, Фокин и я. Д’Аннунцио успеха не имел. Подъем за кулисами был большой. Он напоминал времена театра В. Ф. Комиссаржевской.
В письме от 20 июня мы находим еще одну авторецензию Мейерхольда:
В понедельник на текущей неделе, — пишет он, — я первый раз смотрел пьесу из зрительного зала: всю целиком. А ведь это очень удачная из моих постановок. Особенно удалось мне слить в единство все акты, столь не объединенные в едином стиле у Д’Аннунцио. Кроме того, очевидно, наступила для меня пора распоряжаться массами. Первый акт, в котором занято больше ста человек, почти двести, идет необычайно стройно, и есть много неиспользованных еще эффектов. Момент уноса с сцены трупа Эмбриака всякий раз сопровождается аплодисментами. В третьем акте большая новость — удаленная (от рампы вглубь) сцена и расположение фигурантов в кулисах. Вообще, я многим доволен. Есть, конечно, целый ряд ошибок, но об них расскажу. О моей постановке говорят очень много. Вчера Антуан был в театре. Пришел во второй раз. Сборы пьеса делает хорошие. После «Гранд-опера» сейчас наш театр стоит по сборам на первом месте. Даже «Хованщина», шедшая одновременно, не сделала сбора такого, как шедшая в тот же день «Пизанелла».
Описание того, как обставил сцену Л. Бакст и как поставил пьесу Мейерхольд, мы находим у Андрея Левинсона в его корреспонденции в газету «Речь». О декорациях Бакста Левинсон пишет: