Первое представление «Севильского кабачка» состоялось в середине декабря 1913 года. Имя Мейерхольда на афише не значилось, так как он, будучи режиссером в императорских театрах, не имел официального права ставить на частных сценах. Содержание этой эффектной, но не глубокой пьесы сводилось к обычной истории любви и ревности. В красивую танцовщицу «севильского кабачка» Эстрелу влюблены сын хозяина кабачка Рамон, танцовщик Луизито и обыватель Бенито. Эстрела, кокетничая со всеми тремя, предпочитает в конце концов Луизито. Пьеса кончается бегством влюбленных и поединком на ножах Рамона и Бенито. Критика отметила красочность и темперамент, с какими были поставлены сцены в кабачке и танцы. При постановке «Дамы с камелиями» (весна 1913 г.) Мейерхольд провел ряд репетиций и корректировал спектакль в целом.
Такую же второсортную пьесу пришлось в тот год ставить Мейерхольду и в Александринском театре. Это была пьеса в четырех действиях английского драматурга Пинеро «На полпути», поставленная для новой артистки Александринского театра Е. Н. Рощиной-Инсаровой, перешедшей в ту зиму в Петербург со сцены Московского Малого театра. Премьера «На полпути» состоялась 30 января.
Характеризуя пьесу Пинеро, Любовь Гуревич в «Речи» писала, что она «напоминает не особенно выдающиеся английские романы: то же неторопливое, чересчур обстоятельное изображение жизненных событий; та же сдержанная, поучительная разработка социальных вопросов, главным образом вопроса о браке и разводе, с либеральными указаниями на косность и лицемерие английского общества». Это устаревшее по содержанию и по форме драматическое произведение В. Э. Мейерхольд должен был поставить вместе с А. Я. Головиным, и они выработали условный план постановки. Главным принципом внешнего оформления режиссер и художник на этот раз выбрали кубы Гордона Крэга. Одновременно с применением кубов, Мейерхольд и Головин стремились, чтобы убранство сцены было связано с архитектурным ансамблем зрительного зала. Е. А. Зноско-Боровский так описывает декорации «На полпути»:
В одной пьесе Пинеро зрители были изумлены «кубистической», на их взгляд, декорацией, полукруг которой был прорезан частыми проходами, оставлявшими лишь желтоватые с золотым багетом кубы. Но стоило обернуться на зрительный зал, чтобы понять замысел режиссера и художника А. Я. Головина: декорация повторяла нижнюю стену зрительного зала, где были уничтожены прежде бывшие ложи, но остались все частые двери в них. Окраска, багет, расположение — все было повторено на сцене, которая архитектурно была слита со зрительным залом.
Решение ставить «На полпути» в кубах вызвало, как писала жирным шрифтом «Петербургская Газета», — «поход против Мейерхольда». Аполлонский, которому была поручена одна из главных ролей в пьесе, отказался играть. В. Н. Давыдов в интервью высказал глубокое сочувствие Аполлонскому. Кугель в «Театре и Искусстве» разразился статьей, где заявлял, что Теляковский и Мейерхольд «прямо и настойчиво “академический” театр превращают в футуристический балаган. И если нельзя сделать это прямо, то делают это контрабандным путем. Варят щи из топора. Берут салонную комедию Пинеро, где джентльмены разговаривают с леди на самом изящном языке светского салона, и понемногу напихивают туда разного футуристического варева». Но, как и оказалось, вся эта тревога была напрасной, и ни о каком футуризме не могло быть в данном случае никакой речи.
Но если испуганному воображению Кугеля в безобидных кубах «На полпути» почудилась футуристская контрабанда, то в ту же зиму он мог быть зрителем и не контрабандного футуристского театра. В здании театра В. Ф. Комиссаржевской в конце 1913 года состоялось пять гастролей театра, именовавшего себя «Первый в мире футуристов театр». Для открытия спектаклей шла двухактная трагедия «Владимир Маяковский» под режиссерством и при участии автора, в то время еще носившего желтую кофту. Среди действующих лиц были: женщина без головы, человек без глаза и ноги, человек с сухими кошками, несколько тысяч лет, знакомая поэта — сажени две‑три, женщина со слезинками и слезищами и т. д. А. Бродский в журнале «Маски» рассказывает, что представлял этот спектакль. В первом действии по бокам сцены висели сукна, а между ними в глубине нарисованный Школьником и Филоновым огромный плакат, на котором представлен город с улицами, экипажами, трамваями, людьми. Все это взбирается друг на друга и напоминает вавилонское столпотворение. Это должно было изображать переполох, произведенный в современном мире появлением в нем футуристов. В первом действии сам Маяковский стоял посередине на возвышении в желтой кофте, с папиросой в зубах и говорил: