Выбрать главу

- Вы знаете, Эрон, это и есть та темноволосая женщина! Это она. А изумруд - должно быть, это тот самый камень, который я видел. Могу поклясться, что я знаю Дебору. Это наверняка она приходила ко мне, и у нее на шее висел изумруд. И Лэшер... это его имя я произнес, когда открыл глаза на яхте.

- Бы действительно это помните?

- Нет, но я уверен. И еще...

- Майкл, постарайтесь воздержаться от истолкований и анализа. Продолжайте чтение. У вас не слишком много времени.

- Мне нужны ручка и бумага, чтобы делать заметки.

- На самом деле вам нужна записная книжка, куда вы сможете записывать все ваши мысли и все, что вспомните относительно ваших видений.

- Верно. Жаль, что до сих пор я до этого не додумался.

- Вам принесут записную книжку. Разрешите дать вам совет: когда вам захочется что-то отметить, делайте это в виде свободных дневниковых записей. Но прошу вас, продолжайте чтение. Вскоре вам принесут еще кофе. Если что-либо понадобится, звоните.

- Пока достаточно. Эрон, здесь так много всего...

- Понимаю, Майкл. Постарайтесь оставаться спокойным. Просто читайте.

Майкл повесил трубку, закурил сигарету, выпил еще немного остывшего кофе и уперся глазами в обложку второй папки.

Едва раздался стук, он подошел к двери.

На пороге стояла та самая миловидная женщина, которую он встретил в коридоре. Она принесла свежий кофе, несколько ручек и добротную записную книжку в кожаном переплете, листы который, были ослепительно белыми и разлинованными. Женщина поставила поднос на письменный стол, забрала пустой кофейник и тихо ушла.

Майкл вновь остался один. Он налил себе чашку свежего черного кофе, сразу же открыл записную книжку, поставил дату и сделал первую запись:

"Прочитав первую папку, я понял, что Дебора и есть та самая женщина, которую я видел в своих видениях. Я знаю ее. Я знаю ее лицо и ее характер. Если постараюсь, я способен услышать ее голос.

У меня есть сильные основания предполагать, что слово, которое я произнес после того, как Роуан привела меня в чувство, было "Лэшер". Но Эрон прав. На самом деле я этого не помню. Я это просто знаю.

Разумеется, сила моих рук связана со всей этой историей. Но какого использования этой силы от меня ждут?

Явно не касания руками всего подряд, что я делал, до сих пор. Мне нужно коснуться чего-то особого...

Сейчас еще слишком рано делать какие-либо выводы...

"Если бы я мог потрогать что-либо из вещей, принадлежавших Деборе, подумал Майкл. - Но от нее ничего не осталось, иначе Эрон, конечно, послал бы за ними". Майкл внимательно рассмотрел фотокопии писем Петира ван Абеля. Но это были, всего лишь фотокопии, бесполезные для его беспокойных рук.

Майкл задумался, если, конечно, хаос в его голове можно было назвать мыслью, а потом набросал в книжке рисунок кулона, поместив в центре прямоугольный изумруд, добавив оправу и золотую цепь. Он нарисовал это так, как делал архитектурные наброски: четкими, прямыми линиями с легкой растушевкой деталей.

Майкл осмотрел сделанный набросок, нервно перебирая пальцами левой руки свои волосы, затем сжал пальцы в кулак и опустил руку на стол. Рисунок ему не понравился, и Майкл уже было намеревался зачиркать изображение кулона, но затем он раскрыл вторую папку и начал читать.

2

ДОСЬЕ МЭЙФЕЙРСКИХ ВЕДЬМ

Часть II

Марсель, Франция

4 октября 1689 г.

Дорогой Стефан!

Теперь я нахожусь в Марселе. Путешествие из Монклева сюда заняло несколько дней, в течение которых я отдохнул в Сен-Реми и оттуда двинулся совсем неспешно по причине моего поврежденного плеча и израненной души.

Я уже получил деньги от нашего здешнего агента и отправлю это письмо не позднее чем через час после его написания. Так что ты получишь его вслед за предыдущим, которое я отослал вчерашним вечером, прибыв сюда.

Сердце мое болит, Стефан. Удобства здешней большой и пристойной гостиницы почти ничего не значат для меня, хотя я рад оказаться после провинциальных городишек в большом городе, где я не могу не чувствовать покоя и относительной безопасности.

Если в Марселе и стало известно о событиях в Монклеве, я пока об этом не слышал. И поскольку при подъезде к Сен-Реми я сменил мое церковное одеяние на наряд голландского состоятельного путешественника, то не думаю, что кому-нибудь придет в голову расспрашиваться о тех событиях, случившихся далеко отсюда. С какой стати мне знать о них?

Я вновь пишу, дабы не только отправить тебе отчет, что обязан делать, но и избегнуть помешательства. Итак, продолжаю свое повествование.

Казнь Деборы начиналась так, как многие подобные казни. Едва взошло солнце, на площади, у дверей собора Сен-Мишель собрался весь город. Виноторговцы спешили заработать. Старая графиня, одетая в черное, появилась с двумя дрожащими внуками. Оба мальчика были темноволосыми и смуглолицыми. На них лежала печать испанской крови, но рост и тонкость костей были унаследованы ими от матери. Дети были сильно испуганы, когда их вели на самый верх скамеек для зрителей, находящихся возле тюрьмы и обращенных прямо к костру.

Мне показалось, что младший, Кретьен, начал плакать и цепляться за свою бабушку. В толпе пронеслись возгласы: "Кретьен! Посмотрите на Кретьена!" Когда мальчик садился на скамью, у него дрожали губы. Но его старший брат Филипп выказывал лишь страх и, возможно, ненависть к тому, что происходило вокруг. Старая графиня обняла и успокаивала обоих детей. С другой стороны от нее расположились графиня де Шамийяр и инквизитор, отец Лувье с двумя молодыми церковниками в красивых сутанах.

Еще четыре духовных лица, насколько мне известно, нездешних, также заняли самые верхние места на скамьях. Внизу стояла небольшая группа вооруженных людей. Насколько могу судить, они представляли собой местную власть.

Остальные важные персоны, точнее, изрядное количество тех, кто считал себя очень важными, проворно заполнили остающиеся верхние места. Едва ли было хоть одно окно, которое не открылось заблаговременно и в котором не торчали любопытные лица. Те же, кто стоял на ногах, теснились в такой близости от костра, что я невольно задумался о том, сумеют ли они избежать ожогов.

Из глубины толпы вынырнул небольшой вооруженный отряд, несший лестницу. Ее положили напротив костра. Малыш Кретьен, увидав это, снова в страхе повернулся к бабушке, трясясь всем телом, тогда как Филипп сидел неподвижно.