Русель прозаично окрестил этих терпеливых собирателей знаний Друидами; его не интересовало, как смертные называют себя, — мелькали столетия, имена менялись. Он был доволен появлением Друидов. Бесконечное заучивание сведений заполняло их бесцельное существование — и создавало новый класс, противовес власти Автарков.
Хилин снова покорял вершины успеха, выдерживая один за другим экзамены Друидов. Даже страстная любовь к Сале, девушке из соседней деревни, не смогла отвлечь его от занятий.
Пришло время, пара испросила разрешения своих родителей на брак и получила его. Затем молодые попросили у Автарка позволения завести детей. К их восторгу, оказалось, что набор их генов, сведения о котором хранились в обширной памяти Друидов, благоприятствует браку.
Но, несмотря на это, Друиды запретили молодым людям иметь детей.
Хилин с ужасом узнал, что причиной этого являлись результаты последнего экзамена — проверки уровня его интеллекта и умственного потенциала. Он потерпел неудачу потому, что результаты оказались блистательными.
Русель долго размышлял об этом и наконец понял, в чем дело. Евгеника, избавление от слабых, в целом проводилась разумно. Но двойная власть Автарков и Друидов теперь пыталась также отсеивать слишком талантливых, слишком любопытных — они были потенциальными бунтовщиками. Заметь Русель эту тенденцию раньше, он искоренил бы ее. Если так будет продолжаться, смертные превратятся в пассивное, апатичное стадо, подчиняющееся Автаркам и Друидам, но бесполезное для высших целей миссии.
Но для Хилина все было уже кончено. Ему запретили даже видеться с Сале. Приближенные Автарка сообщили ему, что таков приказ самого Старейшины, хотя Русель, почти все время проводивший в дреме, ничего не знал об этой истории.
Хилин долгие часы просиживал в похожей на склеп комнате, где бесконечно демонстрировались виртуальные изображения Руселя. Он старался понять. Он говорил себе, что мудрость Старейшины превосходит его понимание; что эта разлука принесет ему добро, несмотря на причиненную боль. Он даже пытался найти утешение в сходстве своей несчастной любви с историей Руселя и Лоры. Но просветление не наступало; недоумение и боль вскоре переросли в негодование — и ненависть.
В отчаянии он попытался разрушить святилище.
В наказание Автарк заключил его в тюрьму на два дня. Хилин вышел из камеры внешне покорный, но внутри у него все кипело. Позднее Русель, узнав обо всем, корил себя за то, что не предвидел опасности.
Но ему стало так трудно оценивать ситуацию.
Койка информировала его, что его центральная нервная система постепенно разрушается. Русель еще мог шевелить ногами и руками — даже ходить, опираясь на специальное приспособление, — но он не чувствовал стопы, лишь слабую боль в пальцах ног. Неприятные и приятные ощущения равно потеряли для него смысл, и он перестал чувствовать ход времени. Выныривая на поверхность из глубин сна, он потрясенно узнавал, что год пронесся, словно один день; время теперь летело для него в несколько раз быстрее.
В то время как он медленно отдалялся от физического мира, в его сознании также происходили изменения. За тысячу лет его воспоминания, особенно самые яркие, самые драгоценные, истерлись, подобно покрытиям в коридорах Корабля; он уже не понимал, помнит ли что-то, или это лишь воспоминания о воспоминаниях.
Кем же он стал, оторвавшись от настоящего и прошлого? Может быть, он больше не человеческое существо? Смертные, разумеется, ничего не значили для него: их тела состояли из тех же атомов и молекул, что и тела их предков, более сорока раз прошедших переработку в системе Корабля, перетасованных в бессмысленных комбинациях. Они никак не могли затронуть его чувства.
По крайней мере, ему так казалось, пока Хилин не привел девушку.
Эти двое стояли перед виртуальным экраном в святилище Руселя, где, по их понятиям, обитал он сам. Пытаясь соответствовать его, Старейшины, представлениям о времени, они проводили там долгие часы, почти не двигаясь. На застывшем лице Хилина читались гнев и решимость. Но женщина была бесстрастна.
В конце концов рассеянное внимание Руселя привлекло какое-то сходство. Девушка. Она была выше большинства смертных, бледна, тонка в кости. Огромные темные глаза, казалось, смотрят в никуда, хотя пристальный взгляд их был направлен в невидимые камеры.
Лора.
Разумеется, это невозможно! Как такое могло произойти? На борту Корабля не было ее родственников. И все же Русель погрузился в какой-то полусон, принялся перебирать старые воспоминания, не в силах оторвать взгляда от ее лица.
Как и задумал Хилин.
Корабль был охвачен восстанием. Во всех деревнях Автарков и их семьи вышвыривали из роскошных кают. Те, веками властвовавшие над своими недолговечными собратьями, не ожидали ничего подобного, им не могла даже в голову прийти мысль о мятеже; сопротивление оказывали немногие. Толпу богато одетых старых правителей и их немногочисленных детей согнали в самую просторную комнату на Корабле — перевернутый амфитеатр, где много лет назад Русель лежал в койке, покидая Порт-Сол.
Восстание планировалось централизованно, время для него было тщательно подобрано, и план дотошно приведен в исполнение. Несмотря на столетия селекции, призванной в корне извести всякую инициативу и изобретательность, смертные оказались не такими уж забитыми, и в лице Хилина они нашли своего генерала. Все было кончено еще до того, как Старейшина отвлекся от созерцания девушки — он ничего не заметил.
Хилин, король коридоров, стоял перед лицом Старейшины. Он прикоснулся к лицу девушки — копии Лоры и — сорвал его. Это была маска, всего лишь маска; Русель со стыдом понял, что этот мальчишка смог перехитрить существо, которое было на тысячу лет старше него.
Размахивая окровавленной дубиной, Хилин выкрикнул вызов своему бессмертному богу. Системы Монастыря переводили слова юноши — прошла тысяча лет, и язык совершенно изменился.
— Ты допустил это, — вопил Хилин. — Ты позволил Автаркам жить за наш счет, словно [перевод отсутствует — паразитам?]. Мы мыли для них палубы собственной кровью, а они не давали нашим детям воды. А ты, ты [перевод отсутствует — непристойность?] позволял им все это. И знаешь почему? — Хилин шагнул ближе, и его лицо заполнило экран, находившийся перед Руселем. — Потому что тебя не существует. Тебя не видели сотни лет — я уверен, что вообще никогда не видели! Ты — ложь, состряпанная Автарками, чтобы держать нас в узде, вот что я думаю. Но мы в тебя больше не верим, не верим во все это [перевод отсутствует — фекалии?]. Теперь мы вышвырнули Автарков вон. Мы свободны!
И они действительно были «свободны». Хилин и его приспешники грабили квартиры Автарков, объедались пищей, упивались водой, которую Автарки хранили для себя, и занимались любовью до изнеможения, жизнерадостно бросая вызов запретам, охранявшим генетическое здоровье. И ни одна панель обшивки не была вымыта.
Прошло три дня, но беспорядки продолжались, и Русель понял, что настал самый тяжелый кризис за всю историю Корабля. Придется действовать. Подготовка к действию отняла у него еще три дня, большую часть из которых он сражался с неуклюжим медицинским оборудованием.
Затем Русель приказал открыть дверь Монастыря — впервые за сотни лет. Дверь открылась не сразу — ее заело. Наконец она распахнулась с громким треском, сделав его появление еще более устрашающим, чем он задумал.
Но поблизости никого не оказалось; никто не наблюдал его пришествия, кроме пятилетнего мальчишки. Ребенок, с круглыми от изумления глазами, глубоко засунувший палец в нос, до боли напомнил Руселю его племянника Томи, давно мертвого и перемолотого в установках для переработки отходов.
Русель стоял, весь в проводах и трубках, храбро опираясь на ходильную раму. Он попытался улыбнуться мальчику, но поскольку лица своего он не чувствовал, то не понял, удалось это ему или нет.