— Русель! Русель! — Голос звучал грубо — голос Андрес.
В те дни он спал крепко, и прошла целая вечность, прежде чем он очнулся. Он пробирался навстречу свету сквозь пласты снов и воспоминаний, пока наконец реальные и воображаемые картины не смешались в его мозгу. Однако он всегда сознавал, где он находится, даже в самом крепком сне. Он был на Корабле, в своем летающем гробу. Но он никогда не мог вспомнить, как давно он здесь.
Русель попытался сесть. Койка реагировала на малейшее движение, и ее спинка осторожно приподнялась, поддерживая его. Он огляделся — его окружал тусклый золотой свет Монастыря. Здесь находилось три койки — это были громоздкие автоматические приспособления, наполовину кровати, наполовину аппараты жизнеобеспечения. Три, потому что в живых остались лишь трое Старейшин.
Рядом кто-то двигался. Разумеется, это был смертный — молодая женщина. Не поднимая на Старейшину глаз, она старательно сложила дрожащие ладони в жесте «извиняющегося приветствия». Русель отпустил ее коротким взмахом руки: этот вздор мог занять целый день.
Андрес наблюдала за ним — глаза ее живо сверкали на источенном временем лице. В коконе из одеял она напоминала огромную личинку.
— Ну что тебе? — огрызнулся Русель.
— У тебя изо рта слюна течет, — мягко сказала она. — Только не в присутствии смертных, Русель.
Он раздраженно вытер рукавом подбородок.
— Ах, и еще, — тем же тоном добавила она. — Селур умерла.
Новость, хотя и преподнесенная осторожно, оглушила Руселя.
Он неуклюже перевернулся — мешали одеяла и оборудование. Койку доктора окружили смертные, убиравшие ее похожее на мумию тело. Они действовали молча, осторожно, почтительно. Он различил сквозь полумрак, что они дрожат.
— Мне она никогда особенно не нравилась, — сказал Русель.
— Ты это уже много раз говорил.
— Но мне будет не хватать ее.
— Мне тоже. Нас осталось двое. Русель, нам нужно поговорить. Нужно найти новый подход к общению со смертными. Предполагается, что нас должны бояться и уважать. Посмотри на нас. Посмотри на бедную Селур! Мы не можем позволить, чтобы нас снова видели в таком положении.
Он осторожно оглянулся на смертных.
— Не волнуйся, — сказала Андрес. — Они нас не понимают. Лингвистический сдвиг.
— Нам придется с ними общаться. Мы представляем собой высшую власть — ты всегда говорила это.
— Вот именно, и все должно идти по-прежнему. Но думаю, что впускать их сюда больше не следует. Автоматы могут поддерживать наше существование. Клянусь Летой, теперь, когда столько коек освободилось, здесь достаточно запчастей. Я предлагаю…
— Кончай это! — строго сказал он. — Ты снова за свое, старая ведьма. Ты всегда старалась навязать мне свое решение, прежде чем я пойму, в чем дело. Дай мне собраться с мыслями.
— Кончай это, кончай это… — насмешливо повторила она.
— Заткнись!
Русель закрыл глаза, чтобы не видеть ее, и откинулся назад.
Имплантат в затылке позволял ему чувствовать свое тело, получать информацию о Корабле и Вселенной.
Сначала, разумеется, Русель осмотрел свое тело — постепенно приходящее в негодность устройство, ставшее его тюрьмой. Хорошей новостью оказалось то, что теперь, через двести лет после смерти его брата, медленное старение организма прекратилось. С тех пор, как он в последний раз проверял, — во имя Леты, целый месяц назад, а ему кажется, что только вчера! Сколько же он спал на этот раз? — значительного ухудшения не произошло. Но он был прикован к телу девяностолетнего старика — болезненного старика. Почти все время он спал, и периоды бодрствования постепенно сокращались; в это время койка кормила его, убирала экскременты, осторожно переворачивала его тело и конечности, превратившиеся в палочки. Раз в несколько недель ему проводили переливание крови — дар благодарных смертных Старейшинам. «Словно больной в коме», — угрюмо размышлял Русель.
Существование его потеряло смысл, стало скучным. Он поспешил дальше.
Его виртуальная «телекамера» бродила по Кораблю. Миновали века, но расположение комнат в коридоре-деревне, которой когда-то руководил Дилюк, осталось прежним до малейших деталей. Те же коридоры, та же деревенская площадь. Но люди изменились, они продолжали меняться по мере того, как цветущая молодежь превращалась в дряхлых стариков.
Автарк, которого он видел во время последнего осмотра, по-прежнему был здесь. Этот могучий здоровяк называл себя Руулем, в знак протеста против запрета принимать имя Старейшины, пусть даже давно покойного. На вид он не слишком постарел. Окруженный двумя женами, Рууль принимал подданных, выстроившихся в очередь, — они искали «мудрого совета» Автарка по тому или иному пустяковому вопросу. Рууль отвечал быстро и дельно, и Русель, слушавший его, — хотя ему нелегко давался изменившийся со временем язык, — не мог упрекнуть жесткого Автарка в прегрешениях против правил.