Выбрать главу

В эту ночь долго не засыпал шестнадцатилетний Бернабе и думал об одном: как хорошо говорила Мартинсита, ей хватает слов, как хорошо с ней все получается, все при ней, только красоты нет, жаль, что она неказистая. Они договорились встречаться по воскресеньям на Испанском кладбище в готическом склепе известных промышленников, а она ему сказала, что он очень странный, всегда как ребенок, и будто бы не из бедной семьи, хотя слова путного сказать не умеет, кто его разберет, она его не понимает, еще в родном ранчо она узнала, что только дети богатых имеют право побыть детьми, потом вырастают, становятся взрослыми, а такие, как они, Мартинсита и Бернабе, должны рождаться взрослыми, мы с тобой, Бернабе, с рожденья должны ломать спину, но ты какой-то другой или притворяешься, кто тебя знает.

Вначале они проводили время, как все молодые бедные пары. Искали бесплатных зрелищ, по воскресеньям смотрели выступления наездников-чарро в парке Чапультепек и на те праздничные парады, что пришлись на первые месяцы их любви, сначала на патриотическое шествие в День независимости в сентябре, когда дядя Ричи хотел побывать со своей флейтой в Акапулько, потом на спортивный парад в День революции, а в декабре — на рождественскую иллюминацию и на ряженых в доме, где когда-то жил Бернабе, в доходном доме на улице Гватемала, где и теперь еще жил его друг, калека Луисито. Но они едва успели поздороваться; и хотя Бернабе привел Мартинситу познакомить с теми, кого знал когда-то, кто знавал донью Ампарито, его маму, хотя донья Лурдес, мама Луисито и Росы Марии, им даже и не кивнула, а калека смотрел на них глазами, в которых не виделось будущего, Мартина потом сказала, что хотела бы узнать других приятелей Бернабе. Луисито внушал ей страх, выглядел точь-в-точь как один старичок из ее деревни, а ведь ему никогда не быть старым. Они нашли двух ребят, игравших в футбол с Бернабе, чистивших стекла в машинах, продававших жевательную резинку и туалетную бумагу и даже дорогие сигары на проспектах Универсидад, Инсурхентес, Реформа и Революсьон, но одно дело — бегать по этим широким улицам, разыскивая, уговаривая, отбивая друг у друга клиентов, а потом тратить избыток сил, гоняя бумажный мяч где-нибудь на пустыре, и другое дело — гулять с девочками и разговаривать, как люди, сидя в закусочной перед бутербродами с ветчиной и стаканами с ананасовым соком. Бернабе смотрел на ребят в закусочной: они завидовали ему, потому что у него с Мартиной любовь была настоящая, а не мечта и не забава, и не завидовали ему, потому что она страшилка. Чтобы сквитаться или возвыситься над ним или просто, показать, мол, дороги наши расходятся, мальчишки рассказали, что один политик, который каждый день проезжает по улице Конституентес,[52] в направлении резиденции «Лос-Пинос», поговорил с ними по-свойски и дал двоим билеты на футбольный матч прямо на глазах у президентского охранника, а остальные скопили для себя деньжат и приглашают с собой его, но одного, без нее: не хватает денег, но Бернабе сказал: нет, не оставит ее одну в воскресенье. Они проводили ребят до самого входа на стадион «Ацтека», и Мартинсита сказала: можно пойти на Испанское кладбище, но Бернабе только головой покачал, купил «пепси» Мартине и стал метаться, как оцелот в клетке, около стадиона, ударяя с размаху ногой по столбам с неоновыми фонарями всякий раз, как слышал рев там, внутри, вопль «гол!». Бернабе бил ногой по столбам и сказал наконец: заграбастала ты меня, шлюха-жизнь, эх, знать бы, как одолеть тебя? Как?

Слова

Мартина спросила его, как они будут жить дальше, она была очень прямодушна и сказала, что могла бы схитрить и забеременеть от него, но зачем, если можно заранее договориться, как им быть. Однажды она ему обиняком напомнила, что он обещал съездить с ней на попутной машине в Пуэблу, посмотреть парад в день Пятого мая,[53] и они на каком-то грузовике добрались до церквушки св. Франциска в А катепеке, блестящей, как наперсток, а оттуда пошли пешком в город изразцов и конфет, все еще не веря, что решились на эту совместную вылазку, зачарованные ясной картиной сосновых лесов и заснеженных вулканов, картиной новой для Бернабе. Мартина родилась в индейских долинах штата Идальго и знала сельскую местность, бедную, говорила она, но чистую, не то что грязный город, и, глядя на парад зуавов и индейцев-сакапоакстлей армии Наполеона, с которой билось войско лиценциата дона Бенито Хуареса,[54] сказала, что ей хотелось бы видеть Бернабе в военной форме, впереди солдат, с оркестром и прочее. Его скоро должны были призвать на военную службу, а там, как известно, сказала Мартина с видом знатока, новобранцы получают образование, и солдатская доля совсем не плоха для тех, у кого поначалу нет даже собственной койки, где помереть, как, например, у него. Слова застряли в горле Бернабе, только здесь он почувствовал, что он совсем не такой, как Мартинсита, но она этого не понимает, и, глядя на пирожки, пирожные и булочки в какой-то кондитерской, он сравнивал себя с ней в стекле витрины и находил себя более красивым, более стройным, даже более светлым и словно бы с зеленой искоркой в глазах, не в пример непроглядно черным, без белков, как у его подруги. Он не знал, что ей говорить, и потому повел к своей маме. Мартинсита была вне себя от радости, очень разволновалась и восприняла этот визит почти как официальное предложение. Но Бернабе только хотел ей показать, какие они разные. Донья Ампарито, наверное, очень долго ждала подобного дня, подобного случая, который напомнил бы ей о ее молодости. Она вынула свои лучшие вещи — английский костюм с широченными плечами, нейлоновую блузку и лаковые узконосые туфли, — развесила старые фотографии, которые тихонько вытащила из картонного чемодана, пожелтевшие фотографии, подтверждавшие, что у семьи Апарисио есть предки, они — не без рода без племени, здесь живут недавно, вот так, смотрите, сеньорита, в какую семью хотите войти, а вот тут, в центре, — президент Кальес, слева — генерал Вергара, а сзади — адъютант генерала, папа Ампарито, Романо, Росендо и Ричи. Но вид Мартинситы заставил онеметь донью Ампаро. Мать Бернабе умела показать себя другим женщинам, не нашедшим, как и она сама, места в жизни, но Мартинсита его нашла и не выказывала ни малейшего смущения. Она была крестьянка и не претендовала Hg большее.

Донья Ампаро в отчаянии взирала на стол, накрытый для чаепития, на кофейное печенье, принесенное Ричи по ее просьбе из хорошей булочной. Но как предлагать чашку чая этой деревенщине, поденщице, да еще такой страшной, страшной, страшной, бог видит, какой страшной, она считала, что и смазливой прислуге тут делать нечего, а явилась такая уродина, как же с ней говорить, как сказать ей: садитесь, пожалуйста, сеньорита, извините за скромное угощение, но скромность лишь украшает, как и хорошие манеры, в следующий раз, если вам угодно, мы посмотрим наши семейные альбомы, а теперь отведайте чаю, с лимоном или со сливками, кофейного печеньица, сеньорита, Бернабе любит больше всего французское печенье, он ведь, знаете ли, мальчик с тонким вкусом. Она не подала ей руки. Не тронулась с места. Не вымолвила ни слова. Бернабе молча просил: мама, поговори, ты знаешь, какие слова сказать, этим ты похожа на Мартинситу, вы обе умеете говорить, а у меня со словами не получается. Пойдем, Бернабе, сказала Мартина, высоко подняв голову, ибо прошло минут пять, а упорное молчание не нарушалось. Останься со мной выпить чаю, я знаю, как ты его любишь, сказала донья Ампаро, всего вам хорошего, девушка. Мартина помедлила несколько секунд, одернула шерстяной свитерок и быстро вышла, из дома. Они снова увиделись, в их воскресенье, как всегда радостное и наполненное словами Мартинситы, добрыми и ласковыми, но теперь с привкусом горечи и обиды.

вернуться

52

Район, где размещаются правительственные учреждения и резиденция президента.

вернуться

53

5 мая 1862 г. мексиканские республиканцы нанесли поражение французским интервентам под г. Пуэблой.

вернуться

54

Хуарес, Бенито Пабло (1806–1872) — национальный герой Мексики, в период англо-франко-испанской интервенции в Мексику (1861–1867) возглавил народную борьбу с интервентами и внутренней реакцией.